Еврейское остроумие

— Я с советской властью, — задумчиво говорит еврей, — живу точь-в-точь как со своей женой: деться от нее никуда не денешься, но все время мечтаешь о другой…

Многие российские евреи надеялись, что революция принесет им настоящую свободу.

Вскоре после революции разговаривают двое русских.

— Если в городе сто человек большевиков, то как ты считаешь, сколько среди них евреев?

— Ну, положим, шестьдесят.

— А остальные?

— Остальные? Остальные — еврейки.

Умер еврей, который до революции был богатым торговцем, а после революции стал нищим. На небесах он бросает свою пустую суму под ноги Карлу Марксу и говорит:

— Вот вам проценты с вашего капитала!

Партийное руководство в очередной раз дает массам новое разъяснение революционной теории.

Янкель в глубокой задумчивости спрашивает у ребе:

— Ребе, в чем разница между историческим и диалектическим материализмом?

— Разницы никакой! Беги за границу!

Годовщина смерти Ленина отмечается с невероятной помпезностью.

— Какое расточительство! — сокрушается еврей. — На эти деньги можно было бы всю партию похоронить!

Два еврея стоят перед саркофагом Ленина и дискутируют о ленинском наследии.

— Кого бы ты хотел видеть на месте Ленина? — спрашивает один.

Мойше, бросив взгляд на гроб:

— Всех большевиков.

Вначале коммунистический режим честно старался покончить с антисемитизмом.

Унтер-офицер, служивший в армии еще при царе, обращается к еврею-новобранцу, который стоит кое-как:

— Товарищ еврей, бывшая жидовская морда! А ну, стоять смирно!

Еврейская социалистическая рабочая партия (Бунд) бескомпромиссно боролась с религией.

Решается вопрос о забастовке. Слово просит бундовский лидер:

— Завтра нам бастовать нельзя, завтра — Пейсах. А в Пейсах мы не можем идти по улицам и кричать: "Хлеба! Хлеба!" Кричать же "Мацы! Мацы!" нам и подавно нельзя — мы же бундовцы!

Дело происходит после революции. Еврей хочет нанять подводу с лошадью и спрашивает мужика:

— Ты хозяин этой кобылы?

— Хозяев у нас больше нету! Теперь есть только товарищи, — строго отвечает мужик.

— Прекрасно! И кто этой кобыле товарищ?

— Я, — гордо отвечает мужик.

"Кол нидрей" ("Все обеты") — начальные слова молитвы, которая произносится в первый вечер Йом Кипура, Судного дня. "Кол хамира" ("Все квасное") — первые слова формулы, которую произносят перед Пейсахом, избавляясь от остатков хлеба, чтобы в дни пасхальной недели в доме не оставалось ничего квасного.

Евреи в Советском Союзе говорили: "Читаешь "Кол нидрей" — и потом не ешь хлеба целый день. Произносишь "Кол хамира" — и потом не ешь хлеба целую неделю… Говоришь: "Кол хоз" — и потом не ешь хлеба целый год".

К Абрамовичу приходят два партработника, чтобы уговорить его подписаться на внутренний государственный заем. Абрамович в восторге:

— Это замечательно! Даю двадцать тысяч рублей!

— Что ты мелешь? — строго говорит один партработник. — Ведь ты за целый год даже половины не зарабатываешь.

— Хорошо, но меньше чем на девять тысяч рублей я не согласен.

— Не валяй дурака! Если подпишешься на пятьсот рублей, то при твоих доходах и этого достаточно.

— Нет, все равно слишком много, — сомневается второй.

— Ну ладно, — сдается Абрамович, — тогда я подписываюсь на десять рублей. Только не уговаривайте меня идти еще ниже!

Советский министр образования пригласил к себе нескольких раввинов, которые еще оставались в Москве, и дал им такое распоряжение:

— В Америке ходят слухи, будто евреи у нас подвергаются притеснениям. Вы выступите с коллективным заявлением, в котором докажете, что никаких притеснений нет.

Раввины перепугались и написали огромную хвалебную песнь о том, как прекрасно обращаются с евреями в СССР. Министр был очень доволен.

— Раз уж вы так здорово это сделали, в награду разрешаю вам добавить к тексту какие-нибудь пожелания, которые могли бы выполнить ваши американские коллеги.

Раввины пишут: "Пришлите свечей и сахара!"

Долго бились американские раввины над смыслом этой приписки. Наконец они послали за старым талмудистом из Бруклина: может, он разгадает, что это значит? И тот объяснил:

— Все просто: у них нет сахара и свечей. Значит, их жизнь горька и темна.

Советская Россия. Самуил Бирнбаум провел несколько лет в сибирских лагерях. Один знакомый сочувственно говорит ему:

— Должно быть, это было ужасно!

Бирнбаум качает головой: