Еврейское счастье (сборник)

   Она слышит торжественные, спокойные звуки моцартовой фантазии: трам-там-там, я сделала непоправимое, я сделала непоправимое, непоправимое... И опять то же, но уже очень глубоко: трам-там, непоправимое.

   Он стоит и думает с удивлением: "Так вот какая она. Сейчас я стану на колени... Но как же так? Я бы снял тужурку, но мне ее стыдно... Я потушу электричество... О, какая радость ждет меня сейчас!"

   ...Снова горит электричество. Елена лежит на кровати, устремив взгляд в одну точку, и беззвучно плачет. Савицкий, с опущенной головой, взволнованный, ходит по комнате...

   Изредка он останавливается, взглянет на нее... и ему жаль ее сердца, и чувствует, что она стала ему еще милее и дороже.

   И опять он ходит от дверей к окну и обратно и думает о том, как все вышло гадко, нехорошо, точно с девушкой. Вместо восторгов, забытья, упоения, было мучительно и грустно. Все время она молча плакала, и, уже принадлежа ему, была такая же далекая, незнакомая, необыкновенная, как всегда. Зачем же это нужно было?

   Он подошел к ней, взял ее руку, -- ее розовое крыло, -- почтительно, нежно поцеловал и сказал:

   -- Простите меня.

   И тотчас Елена засуетилась, застыдилась, покраснела и едва слышно шепнула:

   -- Оставьте меня одну.

   ...И вот она одета, опять в передней, -- протянула руку Савицкому. Если бы он был ее мужем, она бы ему сказала:

   -- Скорей, скорей отсюда!.. Всего один час провела я здесь, а мне кажется, что я перешагнула вечность... Миллионы верст отделяют меня от прошлого.

   Но этого нельзя сказать, и она говорить ему, слабо, виновато улыбаясь:

   -- Я... причинила вам беспокойство... Простите меня.

   -- Я провожу вас, -- предложил Савицкий, но что-то уже мешает ему сказать ей:

   -- Вы стали мне бесконечно дороги... Если бы вы знали, как мне сейчас стыдно...

   -- Нет, я пойду одна... Поцелуйте меня еще раз...

   Ее уже нет в комнате... Савицкий все стоит у двери и, не слыша своего голоса, говорит, повторяет:

   -- Прощай, милая, необыкновенная, странная женщина, прощай!..

   В столовой темно... Заснули два стула, на которых должны были сидеть она и он... Молчание бесшумно бродит вокруг стола. Темно... Непроизнесенные слова любви остановились у дверей и не заглянут туда. Темно... Сонно и грустно. И так будет до утра... молчаливо и мертво.

* * *

   "Тихая, теплая ночь, ушли туманы, и небо нежное. Мир полон загадок, полон чудес, -- не понять его никому".

   Елена стоит у окна гостиной и думает: "Тихая, светлая ночь, ушли туманы, и небо нежное..".

   Так же спокойно, как она пошла к Савицкому, подчинившись неизбежному и нужному, так же спокойно пошла она к смерти и, как там, беззвучно заплакала, увидев ее.

   "Я увидела свет, -- сказала она себе, -- и разбилась об этот свет, и я рада, -- рада, потому что мне не нужно мое благополучие, потому что я не хочу ходить во тьме. Я поняла что-то, чего никто понять не хочет, и перестала нуждаться в любви, в людях, и оттого я так безмерно счастлива. Почему же я плачу?"

   Точно так же, как она скрыла от Ивана, что идет к Савицкому, так же скрыла она от него, что собирается умереть, и смерть не мучилась с ней, как не мучился с ней Савицкий.

   Переступив во тьме порог гостиной, она вдруг поняла, что умерла давно уже, с той минуты, как отвернулась от людей, вышла из круга...

   ...Вот шла она, беззаботно играя, шаля, и вдруг потеряла самое ценное, без чего человек не может жить -- правду... Как это случилось? Шла, играла и незаметно уронила. То, что потом было с ней -- и ее старание отдаться детям, и мысль о том, что ей все можно, и Глинский, и мечты о больших преступлениях, жизнь козявкою у моря, чувства к Савицкому, жертва своей любовью к Ивану, -- все она делала только для того, чтобы закрыться от бездны, вернуть себе прежнюю правду.

   "Да, так, -- думала она, -- да, так!"

   ...Вся в огне радости и томлении, и тоске, стоит Елена у окна. "Мир полон загадок..." -- и как жаль, бесконечно жаль Ивана. Вот тут, в этой комнате, она будет лежать, а он будет плакать и спрашивать: "Зачем ты это сделала, Елена, -- я не понимаю?" И дети, испуганные, с красными от слез глазами, войдут и припадут к ней...

   "Если бы она была послушной и ходила во тьме осторожно, как учили пророки и учителя жизни, она бы не оступилась. А она не послушалась, на минуту вышла из круга, и -- погибла..".

   И она заплакала оттого, что дети спят и никогда не узнают о ее страданиях, что нельзя пойти еще раз поцеловать их, постоять перед ними на коленях, пробраться к Ивану и прикоснуться губами к его руке. И еще о том она плакала, что так дурно сложилась ее жизнь...

   И хочется ей вырваться из чьих-то рук, побежать в детскую, в спальню, сказать что-то нужное, важное, выплакать самые горькие слезы свои, -- но... "Она" уже пришла, стоит в углу, торопит и как бы говорит;

   -- Иди, иди!

   Малиновый длинный шнурок, раньше служивший жизни, змеится в руках... и... всепримиряющая смерть!..

НОЧНАЯ БАБОЧКА