Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ)

Рентген в отличие от много пишущих приходящих специалистов много времени не занял. Специалист был один. Молодой, чуть ли не студенческого возраста, но в ядовито-зеленых петлицах носил целую шпалу. И помещение мне показалось избыточно пустым. Пока не обратил внимания на пустой фундамент от второго аппарата. Куда-то явно демонтированного.

— Садитесь сюда, — напутствовали меня рентгенолог, — ногу вытянуть вот туда. Замереть и не шевелиться. Пленка нынче дефицит. Испортите лист — другому раненому не хватит. И это останется на вашей совести.

Немного удалось почитать устав партии перед обедом. Но совсем немного. Привезли на каталке с процедур Ракова и он взахлеб делился с сопалатниками своими яркими впечатлениями.

— Эх, братва, какое же это невыносимое наслаждение, когда твою попочку ласково гладят и мнут умелые женские пальчики. Я чуть не кончил…

Он так вкусно об этом рассказывал, что вызвал искреннее чувство зависти. По крайней мере, у меня. Вспомнил Сонечку, ласковую к моим почти умершим гениталиям.

Остановил излияния танкиста только прибывший обед. Кормили нас вроде неплохо, блюда все были простые, но готовили их вкусно, и все равно оставалось легкое чувство голода. Мне так было мало, чтобы почувствовать себя сытым.

Когда я это объявил всей палате, то сопалатники громко смеялись.

— Просто привык ты, Арик, к шоколаду, к ''Ворошиловскому завтраку''[11], ситному хлебу, вареным яйцам и копченой колбасе по летной норме. К хорошему быстро привыкаешь, — просветил меня Коган. — А нам так эта пайка даже лучше фронтовой, окопной. На фронте в период отступления питание трехразовое: понедельник, среда, пятница, — криво улыбнулся политрук. — Это если еще полевую кухню не разбомбят.

— Это точно, — согласился с ним кавалерист Данилкин. — Сколько раз бывало вообще без обеда, когда полевая кухня от эскадрона отставала. А в рейде по тылам немецким… Последнюю неделю перед выходом через линию фронта ни мы, ни кони вообще ничего не ели. Нечего стало. Кончилось продовольствие. А добыть у местных — так немцы на загривке висели.

После обеда вышел покурить вместе с Коганом в мужской туалет на этаже. Пахнущее мочой и хлоркой заведение с монументальным — во всю стену — постоянно сочащимся водой писсуаром и напротив три очка в ряд без перегородок — вмазанные в бетон вокзальные ''гнезда орла''. Между ними проход широкий — метра три. Высокий потолок не дает табачному дыму скапливаться внизу. В туалете довольно прохладно несмотря на висящие над писсуаром три больших радиатора водяного отопления на стене.

Угостился у политрука папиросой, огоньком к ней. Спросил.

— А когда тут папиросы выдают?

— Скоро уже, — ответил он, затягиваясь дымом. — Числа пятого-шестого. Двадцать пять пачек на месяц. В пачке двадцать пять папирос. Вот и считай. Это если тебя повторно на довольствие поставили. Ты же у нас человек со справкой, что помер. А таких с довольствия снимают, — ржёт весело.

— Но ведь меня кормят… — задумался я.

— Ну, что там с большого котла выкроить еще одну порцию, — протянул политрук. — А вот табак, кофе, сахар, спирт — продукты строгой отчетности.

— Значит, я тут не свой сахар ем?

— Угомонись с угрызениями совести. На одно рыло интендант всегда найдет внутренние резервы. Ты лучше скажи, что тебе непонятно в Уставе партии?

— Да практические все понятно. Просто написано, доходчиво. Вот только смутил термин ''демократический централизм''. Вроде как круглый угол…

— О, батенька, эта дефиниция имеет славную историю. Дореволюционную еще… -

Политрук настроился на лекцию, но тут в туалет ворвался новый персонаж. Лет сорока с бритой налысо костистой головой. В отличие от нас в пижаме, но сшитой из такой же толстой байки, что и наши халаты. Сел орлом на дальнее от нас очко, и громко испортив воздух, заметил.

— Делать вам больше нечего, как демократический централизм в сортире обсуждать. Лучше анекдот бы рассказали. А тот тут с тоски можно сдохнуть. Другие госпиталя хоть артисты посещают, а тут никого.

Коган оживился.

— Потому что это не госпиталь, дядя, а пункт формирования полевых госпиталей, госпиталь с октября в Горьком находится, — и повернулся ко мне. — Действительно, Ари, ты какие-нибудь анекдоты помнишь?

Меня как холодом обдало от этого слова ''анекдоты''. Таким, что заставило поежиться, почувствовать опасность. Почему — не понимаю, но чувствую, что за благо будет сократиться.

— Навскидку не вспомню, — ушел я от темы на всякий случай.

— Ну, тогда я вам расскажу, — заявил мужик, тщательно разминая газетку на очке. — Вызывает к себе председатель колхоза передовую доярку. Говорит ей. Машка, тут до тебя с города корреспондент приезжает. Будет тебя… это… Читает с бумажки: ин-тер-вью-иро-вать. Вот. А та в свою очередь его спрашивает: а что это такое? Председатель плечами пожимает: сам не знаю, но ты на всяк случай подмойся.

И ржёт. Заразно так, что и мы засмеялись. Затушили бычки, и вывались в коридор, посмеиваясь.

— А госпиталь в Москву вернется? — спрашиваю Когана, шкандыбая костылем до палаты.