Еврипид и его трагедийное творчество: научно-популярные статьи, переводы

Я должен тут допустить небольшое отступление. Отношения Агамемнона к Кассандре у различных поэтов представлены различно. Эсхил их оставляет под сомнением, все же пользуясь ими как предметом мстительной ревности его жены Клитемнестры; Софокл их устраняет вовсе; Еврипид, напротив, и здесь, и в «Троянках» их выводит наружу. Тайны никакой нет – ни для Гекубы, ни для войска: Кассандра, троянская царевна, не только пленница, но и любовница военачальника. И вот Гекуба в своем унижении пользуется этим крайним средством: «Сжалься надо мною, если тебе в чем-нибудь угодила… моя дочь».

Критики поздней древности, схолиасты Софокла («Аянт»), порицают Еврипида за это соображение: они находят, что царица у него стала сводницей, требующей себе награды за позор дочери. Им возражают схолиасты данного места, извиняя Гекубу ее горьким положением. Ни те ни другие не усмотрели истинного величия нашей сцены, достойной параллели к незабвенной XXIV песни «Илиады». Там Приам, движимый родительской любовью, целует руку убийцы своего сына; здесь Гекуба, под гнетом того же чувства, целует руку растлителя своей дочери.

Агамемнон наполовину убежден; одно его смущает. Нечестивый Полиместор заявил себя союзником греков; как бы войско не подумало, что его вождь своей любви к пленнице принес в жертву выгоды своих подданных. Но Гекуба его успокаивает: месть совершит она сама с товарками-пленницами, от него требуется только допущение ее. Он согласен.

Она посылает свою прислужницу вестницей к Полиместору: пусть он с детьми придет к ней для тайной беседы, которая для него будет не менее важна, чем для нее. Все уходят.

Следующая хорическая песнь – третий стасим – дает знаменитое своим реализмом описание последней ночи Илиона.

Является Полиместор. Выслушав его притворное соболезнование, Гекуба повторяет ему свою мнимую тайну: описание места, в котором скрыты сокровища Приамидов. Но это еще не всё: они, т. е. троянские пленницы, тайно увезли часть сокровищ из Илиона; вот ее-то она желает передать ему, чтобы он сберег ее для Полидора. Для этого он должен войти с ней в палатку.

Там над ним и совершается месть. Мы слышим изнутри его бешеные крики: детей его убивают, у него самого вырывают глаза. Затем двери раскрываются; выходит торжествующая Гекуба, выходит ослепленный Полиместор. На его громкий плач приходит и Агамемнон. В чем дело? Здесь обиженный, там обидчица; военачальник – естественный судья. Спор ведется в привычной для греческой трагедии, нас несколько расхолаживающей форме «агона»; Агамемнон решает его в пользу своей пленницы.

Тогда отвергнутый царь превращается в пророка; свое знание он приписывает откровению фракийского Диониса.

– Ты бросишься в море, – говорит он Гекубе, – с мачты корабля, взойдя на ее верхушку в образе огнеокой псицы.

– А после смерти или при жизни стану я ею? – переспрашивает она.

– После смерти, – отвечает Полиместор, – и твоей могиле будет дано твое имя – курганом несчастной Псицы станет она, вехой для пловцов.

Агамемнону он пророчит смерть от секиры жены в кровавой купели, за что разгневанный царь велит его выбросить на пустынный остров. Затем он предлагает Гекубе позаботиться о похоронах своих детей; трагедии конец.

III

Первое, что всегда бросается в глаза ее читателям, – это ее двойственность. Она не так резка, как в «Андромахе»: поэт сумел объединить обе части своей трагедии не только внешним образом – общностью завязки и развязки и личностью героини, – но и внутренне, психологически, как было развито выше. Но при всем том с точки зрения фабулы трагедия Поликсены является эпизодом в трагедии Полидора, допускающим также и другое соединение. Так, Сенека в своих «Троянках», о которых еще будет речь, соединил его не с историей Полидора, а с историей Астианакта. И если мы читаем у схолиаста стиха 1 нашей трагедии слова: «касающееся Поликсены можно найти и у Софокла», то мы вправе сделать из них вывод, что и у этого поэта смерть Поликсены не была связана со смертью Полидора.

Если мы поэтому ставим вопрос о предшественниках Еврипида в его «Гекубе», то мы должны его поставить раздельно для обеих трагедий, из которых она состоит и которые мы ради краткости будем называть просто «Поликсеной» и «Полидором».

Для «Поликсены» дело обстоит сравнительно просто: мы уже назвали только что «Поликсену» Софокла. Известно о ней крайне мало, как и вообще о потерянных драмах Софокла; но нас она здесь интересует лишь постольку, поскольку путем сравнения с нею могут быть определены внесенные Еврипидом новые мотивы. А если так, то мы обладаем ценным средством, чтобы приблизиться к нашей цели: дело в том, что для поэта, работающего на основании поэмы своего предшественника, трудно вполне отвлечься от его влияния, трудно не сохранить под новой концепцией следы старой, которые будут тускло виднеться, как виднеются следы смытого шрифта в палимпсестах.