Европа-45. Европа-Запад

Офицер крикнул что-то зло и неразборчиво, что подтолкнуло негра вперед, просто бросило на Михаила, и только дуло автомата остановило его, сразу охладив пыл и рвение. Ни один из них не вышел бы живым из этого поединка — каждый знал это слишком хорошо. Знал, что даже в смертельной конвульсии палец еще нажмет на спуск и загонит в тело противника добрых пол магазина пуль. Отступать они не могли: одного здесь держал приказ, другого — долг человека и солдата.

Негр не выдержал и снова оглянулся. Офицер сердито махнул ему рукой — и Уайтджек обрадованно отскочил в сторону.

Его черное тело успело только мелькнуть в воздухе, а хмурая громада танка уже шевельнулась, заскрежетала сталью и двинулась на Скибу. Широченные лапы-гусеницы подминали под себя партизанское оружие, кромсали, корежили его, алчно заграбастывая дорогу, выискивая на ней новую добычу, новые жертвы.

«Прощай, оружие!» — прошептал Михаил, следя, как холодная сталь перемалывает оружие его товарищей, и совершенно позабыв о том, что танк движется прямо на него, движется, чтобы расплющить и его самого и его автомат, который он крепко сжимал в руках.

— Стойте! — зарычал пан Дулькевич.— Стойте, ко всем дьяблам! Стойте, треклятые янкесы!

Франтишек Сливка умоляюще протянул Михаилу руки — отойди, мол. Пиппо что-то шептал, скорее всего молитву. Танк продолжал ползти, уже подбирался к ногам Михаила, уже угрожал перерезать его, скосить, как стебель, а Скиба стоял все так же неподвижно и сжимал автомат в побелевших от напряжения пальцах.

Тогда танк остановился.

— Почему не бросаешь оружия? — заорал офицер, и рот его перекосился.— Почему, эй, слышишь?

— Потому что я партизан и советский офицер,— ответил Скиба.— Советский офицер, понятно?

— Попался бы ты нам где-нибудь в другом месте, герой воевать пальцем в дырке сапога,— окрысился пан Дулькевич,— мы б тебе показали, что в траве пищит! Союзники называются! К дьяблу таких союзников!

— Да разразит меня гром, если я знал, кто вы такие! — расхохотался американец, соскакивая наземь.— Советский офицер в Альпах! Да откуда вы здесь взялись? Уайтджек, чертова образина! Это все ты виноват! Твоя работа! Тащи сюда бутылки, чтоб тебя холера забрала! Да пошевеливайся, бездельник!

Негр достал из танка две бутылки вина, раздобыл несколько походных пластмассовых стаканчиков, совал их каждому из партизан. Винтовки уже не было на его плече. Не было и зловещей ухмылки на губах, не было ненависти, которая еще за минуту до этого искажала его лицо. Он как бы хотел сказать им: «Забудьте о том, что было. Не моя в том вина. Мне приказали — я выполнял. Забудьте и простите».

От соседних танков подошли еще солдаты и офицеры. Вино разлили по кружкам. Были пожатия рук, звучали слова о дружбе и союзничестве. После пили вино. Оно было горькое. Ах, если б кто знал, какое это было горькое вино!

Он уехал первым, если не считать Юджина, которого американцы отправили в госпиталь, как только добрались до Комо.

Он уехал первым, как ни напускали на себя чрезмерную занятость военными делами его новые знакомые — союзники, как ни уговаривали его повременить.

Он должен был вернуться к своим — и немедленно.

— Не кажется ли вам, что я уже достаточно бездельничал? — сказал Михаил американскому подполковнику Службы информации и образования. Тот пытался убедить Скибу, что ему совершенно незачем торопиться и что у американской армии теперь слишком много дел, чтобы заниматься устройством людей такой судьбы, как он и его друзья.

— Вы собираетесь осуществить переход через Альпы? — спросил его Михаил, даже не пытаясь скрыть иронии.— Уверяю вас, вам уже нечего там делать.

И все-таки он едет! Машиной в Рим. Там обещали устроить его на самолет, летящий в Париж, где он сможет обратиться в советское посольство и договориться, чтобы по дороге домой заехать на Рейн и позаботиться о ребенке, временно оставленном у доброй синьоры Грачиоли.

Ах это дитя! Голодное, без материнских ласковых рук, оно кричало днем и ночью, будто вот-вот должно было умереть. Сосало соску, глотало смесь из молока и подслащенной воды и кричало пуще прежнего, негодуя на весь мир за то, что его обманывают, заставляют вместо материнского слушать биение чужого сердца.

Зеленый «додж» катился по раскисшим на солнце весенним дорогам Италии. Зеленый «додж» с болтливым подполковником американской армии и Михаилом Скибою, на руках которого надрывался от крика ребенок. Они ехали по стране, где за каждой придорожной надписью вставали целые столетия истории. Отделялись от их шоссе асфальтовые иглы и тянулись к Флоренции, к Пизе, к Болонье — так бы и полетел он в любой из этих городов, очарованный одними лишь их названиями, так бы и полетел туда, если б имел время, возможность и силы.

О эта вечная занятость! Сколько нужных вещей не делаем мы из-за нее, как много теряем чудес, и все только лишь для того, чтобы успеть сделать то, что кажется самым важным, самым необходимым. И в конечном итоге оказывается, что не успеваем сделать почти ничего. И это самое обидное.

Болонья, Феррара, Сиенна...