Европа-45. Европа-Запад

В автомобиле и Пфердменгес и Лобке молчали. Пфердменгес молчал, так как высказал все, что мог. Лобке молчал — его связывало присутствие шофера. В одном из самых безлюдных районов Ниппеса Лобке попросил остановить машину. Поблагодарил еще раз Пфердменгеса, попрощался и скрылся в темных развалинах.

Вилла-ротонда стояла безмолвная и мрачная, как городской газгольдер. Ни одно окно не светилось. Но ее обитатели не спали. Не успел доктор Лобке постучать, как дверь отворилась.

— Можно было бы приехать и раньше,— дыша на доктора алкогольным перегаром, прошептал в темной прихожей Финк.

— Заткнитесь,— посоветовал ему Лобке.— Где Шнайдер?

— Вместе с Лашем приканчивают третью бутылку коньяка. Я продал сегодня краденый «мерседес» за пятьсот литров коньяка пятнадцатилетней давности. Бочки были закопаны в подвале. В песке. Пальчики оближешь!

Двое сидели в круглом холле перед погасшим камином и действительно глушили коньяк.

— Пьете? — не без ехидства спросил Лобке.

— Пьем,— спокойно ответил тот, кого звали Шнайдером.

— Новехонький «мерседес» и пятьсот литров коньяка! — Финк смачно причмокнул, забегал перед Лобке.— Хотите попробовать, Лобке?

— Я, кажется, советовал вам заткнуться. Где вы взяли эту машину?

— Нашел. Один субчик спрятал ее в копне сена. Проверенный способ скрыть машину от олуха, но не от меня. Я загнал ее ресторану. Ехал вчера ночью домой, у меня спустило колесо. Стал его накачивать, тут подходит ко мне какой-то кривоногий и матюкается по-русски. Я ему отвечаю тем же. Что ж оказывается: он был под Сталинградом. Как я. И еще оказывается, я остановился как раз напротив ресторанчика. Тут выяснилось, что он хозяин этого заведения. А потом оказалось, что ему нужна именно такая машина и что у него есть коньяк, а мне машина ни к чему, зато я употребляю коньяк. Вы меня поняли, доктор?

— Я понял только то, что вы — кретин.

— Премного благодарен!

— А еще понял я, что и вы, Гаммельнштирн, не меньший кретин.

— Цс-с! — замахал на него руками тот, кого звали Шнайдером.— Не произносите, пожалуйста, имени моего всуе...

— Чего вы боитесь своей фамилии? Вот я, например, не боюсь.

— Вы — иное дело. Вы не были бригаденфюрером СС.

— А разве вы уже перестали им быть?

— Да. То есть я не совсем точно выразился.

— Доктор, прошу, стаканчик,— бегал вокруг Лобке Финк.— Вот стул, садитесь, пожалуйста...

Лобке сел, не глядя, взял стопку коньяка, но пить не стал, осуждающе посмотрел на Гаммельштирна — Шнайдера.

— Вам передали мой приказ исчезнуть отсюда?

— Вчера.

— Почему вы до сих пор здесь околачиваетесь?

— Хотели дождаться вас.

— Что я вам — барышня? Вы без меня жить не можете? Мне думается, одного свидания нам было вполне достаточно!

— Это верно, но нам переходить в монастырь не совсем удобно.

— Это почему же, позвольте узнать?

— Здесь у нас все-таки хоть один на свободе, а там все мы окажемся за каменной стеной.

— Вы не долго там просидите.

— Очевидно — до следующей весны.

— Возможно, но это не так уж долго, как вам кажется.

— А я? — неожиданно спросил Лаш, о котором, по-видимому, все забыли.

— Что — вы? — доктор Лобке быстро повернулся к нему.

— Мне-то для какой цели идти в монастырь?

— Вы нужны немецкой нации.

— А здесь, в этой круглой мышеловке, меня держат тоже на том основании, что я нужен немецкой нации?

— Вы могли бы помолчать, Лаш,— насупился Гаммельштирн.— Неужели я еще мало вам объяснял?

— Я знаю только то, что немецкая армия капитулировала,— упрямо продолжал Лаш.

— Капитулировала немецкая армия, но не капитулировали мы! И нужно напомнить об этом миру! — резко перебил его доктор Лобке.— Я знаю, что вам не терпится переметнуться к американцам, им нужны теперь такие, как вы. Но знайте, что и будущей Германии такие, как вы, тоже нужны. Вы принадлежите к нашему самому ценному капиталу.

Лаш молча опрокинул стопку коньяка, наполнил еще одну.

— Это насилие,— пробормотал он.

— Мы переправим вас за границу, в Испанию, там предоставим вам лабораторию, и вы будете работать над своими изобретениями. Чего вам еще? Это даже лучше для вас — жить в нейтральной стране.

— Но добраться до нее как?

— Пускай это вас не волнует.

— Так вы нам ничего и не скажете? — хмуро спросил Гаммельштирн.

— Что я могу вам сказать?

— Ну, хотя бы про Испанию. Когда это можно будет осуществить?

— Прежде всего — в монастырь! Ибо этот проклятый коммунист, который здесь жил, может привести сюда каких-нибудь американских олухов — и тогда все пропало. Из монастыря я вас выпущу, как только получу сообщение. Вы пойдете через Тироль, затем через Италию, а там считайте себя на свободе!

— Это было бы здорово! — воскликнул Финк.

— Но завтра же — в монастырь! Благоразумнее, конечно, было бы сегодня, но ночью, пожалуй, рискованно. Днем лучше. Переберетесь катером — хорошо бы затесаться среди женщин,— прямо в Зигбург.

— Все дело в том,— сказал Финк,— что мы ждем ребенка.

— Какого ребенка?