Европа-45. Европа-Запад

В черном лимузине лежал мертвый пан Дулькевич. Ребенок исходил плачем на руках потерявшей голову Тильды, а от виллы-ротонды отдалялась группка людей. Трое. Слепой Кауль и Юджин Вернер с двух сторон еле волочащего ноги Либиха.

Им вслед молча смотрели Вильгельм и Попов.

— Кто искал, а кто нашел,— тихо произнес Вильгельм и горько усмехнулся. — Не кажется ли это вам несколько парадоксальным ?

Попов промолчал. Он плохо понимал немецкий язык. Уловил только в словах Вильгельма скрытую боль.

НА БЕЛОМ КАМНЕ

Много необычного приходится выполнять юношам, облаченным в военные мундиры. Лабиринты окопов, блиндажи с накатом в четыре, а то и больше рядов колод, танковые переправы через непроходимые болота, лесные буреломы и минированные поля, маскирование целых аэродромов и умение в несколько часов зарыть в землю огромные орудия — всё это знают и умеют делать юноши в одежде цвета хаки, а ведь могли бы и не уметь, ведь не для этого рождались они на свет!

Их учат ненавидеть, тогда как они должны только любить! Их сердца наполняют горечью, хотя в них должна парить одна лишь радость; их заставляют сурово сжимать губы, а не раскрывать их в мягкой и доброй улыбке.

Это тогда, когда война.

Но не было уже войны, а нашим юношам, одетым в знакомые всему миру мундиры великой Советской Армии, пришлось снова делать то, чего не умеют и не могут уметь обыкновенные юноши.

Зная, что это будет продолжаться только несколько месяцев сорок пятого года, но что это необходимо, они становились дипломатами, главнокомандующими небольших гарнизонов, разбросанных чуть ли не по всей Европе, государственными деятелями. Не разбираясь как следует в искусстве, искали и находили шедевры Дрезденской галереи. Не зная бухгалтерии, подсчитывали, сколько задолжали советским людям, немецкие капиталисты, все эти круппы, флики, рахлинги, и взыскивали с них эти долги. Сыновья рабочих и крестьян, не обученные правилам высшего этикета, устраивали приемы для союзнических генералов и офицеров.

Михаилу Скибе нужно было открыть памятник на могиле советских людей, замученных гитлеровцами в Браувайлере. Он не имел ни малейшего представления, как это делается.

Вчера похоронили пана Дулькевича. Михаил добился, чтобы польского майора погребли вместе с советскими людьми в Браувайлере. Английские и американские офицеры, какой-то представитель польского лондонского правительства, вынырнувший неведомо откуда, хотели похоронить Дулькевича на немецком кладбище, как обыкновенного гражданина. Впоследствии, мол, и ему будет поставлен памятник. Но Скиба настоял на своем. Он давно и хорошо знал Дулькевича. Вместе прошли Европу. Вместе воевали. И в этом последнем бою тоже были вместе.

Тело Дулькевича опустили под белый памятник. Белый мрамор над могилой людей, не оставивших миру своих имен. Люди эти полегли безымянными мучениками на чужой и неласковой земле. Сколько же таких памятников нужно поставить в Германии, да и во всей Европе!

И пан Дулькевич тоже сложил здесь свою голову.

Мечтал об ангелах, а выситься над ним будет мраморный воин с советским автоматом в руках. Был Дулькевич коммерсантом, не знал черной работы, а скрестятся над ним серп и молот, символ извечного труда. Молился некогда об орлах народовых, а сиять над ним будет пятиконечная звезда, знак единения честных борцов.

Чистили оружие, мундиры, мыли машины с самого утра. Михаил пытался мысленно сочинить хоть какое-нибудь подобие речи, но волновался, и ничего не выходило. Знал: когда прозвучат звуки оркестра, когда отгремит салют и сползет с памятника белое покрывало, слова найдутся. Да и много ли нужно этих слов там, где царит вечное молчание?

В Браувайлер приехали представители союзнических штабов, прибыли два взвода солдат — американский и английский, выстроился у памятника оркестр шотландцев в коротеньких юбочках. Бургомистр Кельна приехал также взволнованный, бледнее обычного. Шепча молитву, он возводил глаза к небу.

Английский офицер попросил у Михаила разрешения отдать команду. Скиба махнул рукой. Офицер отошел от него, повернулся к музыкантам.

Это был отлично натренированный оркестр. Где-то далеко, в круглых бараках из жести, поставленных среди зеленых шотландских лугов, задолго до конца войны разучивали музыканты гимны государств-победителей. Разучивали не только английские и американские песни, но и песни советские, известные всему миру,— «Стеньку Разина», «Широка страна моя родная» и «Катюшу». Когда же отгремела война и оркестрантов перевезли через Ла-Манш и они замаршировали в своих клетчатых юбочках по улицам французских, голландских, бельгийских, а более всего немецких городов, то чаще остальных слышалась мелодия «Катюши».

Музыканты понимали ответственность церемонии. Они долго прилаживали мундштуки инструментов. Боялись спутать хотя бы одну ноту. Капельмейстер побледнел от волнения. Рука у него дрожала, когда он взмахнул ею.