Европа. Борьба за господство

В последующие два года революционная волна, вызванная или спровоцированная событиями во Франции, прокатилась по всей Европе. В конце августа 1830 года бельгийцы восстали против короля Вильгельма IV Голландского и объявили независимость; Люксембург тоже восстал и присоединился к Бельгии ради защиты от Германского Союза. Три месяца спустя поляки в Варшаве выступили против русского владычества. В большинстве немецких государств положение оставалось относительно стабильным, однако произошли революционные выступления в Саксонии и Брауншвейге. Начало 1831 года ознаменовалось восстаниями в итальянских герцогствах Парма и Модена. Внутренние беспорядки вспыхнули в Британии, где народ требовал большей демократии и продолжения реформ. В конце 1831 года Мехмет Али – чьи отношения с Османской империей ухудшились после неудачного вторжения в Греции и отказа султана сдержать обещание и передать египетскому правителю Сирию – порвал со своим господином и двинулся на Константинополь. В декабре 1832 года он нанес тяжелое поражение турецкой армии в битве при Конье. Царь Николай начал опасаться, что Мехмет со временем подчинит себе всю Турцию и поведет крымских татар в исламский крестовый поход против России. Если коротко, вся Европа пребывала в смятении, от Атлантики до Босфора и далее.

Последствия этих треволнений для европейской стабильности были гораздо серьезнее, чем в 1820-х годах. На сей раз революция поразила саму Францию, и для убежденных реакционеров, таких, как Меттерних, отголоски этой революции по всему континенту были, по-видимому, слишком многочисленными и схожими, чтобы казаться случайными совпадениями. Он подозревал, причем на протяжении длительного времени, что некие темные силы управляют революционным насилием из тени. «Руководящий комитет Парижа восторжествует, – предупреждал Меттерних российского дипломата в августе 1831 года, – и ни одно правительство не устоит».[562] Основная угроза системе исходила не от идеологии, а от геополитики. Налицо были все признаки того, что новый режим в Париже будет проводить активную внешнюю политику, которой требовали его сторонники. «Парижские пушки, – заявил генерал Ламарк на заседании французского парламента в середине января 1831 года, – заставили замолчать пушки Ватерлоо». Радикалы регулярно призывали к превентивной освободительной войне в Европе – по крайней мере к «крестовому походу» на подмогу бельгийцам, итальянцам и полякам. Этот призыв отражал не просто желание распространить свободу как таковую, но и убеждение в том, что французской революции ничто не будет угрожать, только если вся Европа станет «свободной». На улицы Парижа высыпали пропольски настроенные демонстранты. В январе 1832 года французский воинский корпус разместился в Анконе, чтобы наблюдать за маневрами австрийских войск в Папской области. Наиболее тревожным событием для остальной Европы стали публичные призывы объединиться с Бельгией, которые зазвучали громче прежнего, когда бельгийцы сами предложили корону младшему сыну Луи-Филиппа, герцогу Намюрскому.

Если коротко, революции 1830–1832 годов затронули ядро европейской государственной системы – Германию и Нидерланды. Союз между Францией и Бельгией грозил разрушить барьеры, воздвигнутые в 1815 году, делал уязвимым для нападения южное побережье Англии и ставил под удар западную границу Германского Союза. В отличие от последних успехов Российской империи, совершенные в одностороннем порядке французские территориальные приобретения также угрожали пошатнуть европейский баланс сил. Любая внутренняя или внешняя угроза Германскому Союзу представлялась смертельной угрозой для международной стабильности – равно как и для безопасности Британии. «Наши истинные интересы в Германии, – писал британский посол в Австрии в сентябре 1832 года, – заключаются в том, что Германия должна быть сильной и единой федеративной монархией; тогда она не сможет сама проявлять агрессию, но будет готова отразить нападение с Востока и с Запада; другим словами, она – краеугольный камень европейского мира».[563] Политическая унификация, на которой настаивали немецкие националисты, могла уничтожить текущий баланс сил. По этой причине британский посол в Германском Союзе предостерегал от следования «экстравагантной доктрине единства Германии».[564] Словом, общеевропейский конфликт виделся неизбежным. «Возможно, со стороны все это кажется очень похожим на континентальную войну, – беззаботно замечала левая парижская газета в августе 1831 года, – но оппозиция вовсе не против всеобщей войны».[565]