Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Но и тогда существовала группа людей, которым смирение было несвойственно и которые не вписывались в гармоничную картину мира: алхимики. Они понимали, что сбились с главной дороги и бредут опасными окольными путями. Они вознамерились сделать то, что с отвращением отвергали схоластики: вскрыть Божьи тайны и проникнуть за кулисы творения. Алхимики были исключением, нетипичным явлением для того времени. Проклятые Церковью, избегаемые обществом, никем не уважаемые отщепенцы, они замыкались в своих монашеских кельях или других сокровенных местах и, закрыв наглухо окна, проводили свои эксперименты – боязливо, подвергаясь опасности и с неспокойной совестью. Сегодня те же самые духовные типы, всемирно известные и увенчанные лаврами, сидят в государственных исследовательских институтах или лабораториях больших заводов. Сегодня они олицетворяют идеал своего времени, которое стоит под знаком иного архетипа, чем готический мир.

Гармоническое мироощущение имеет многочисленные разновидности. Грек гомеровских времен и готический человек сходны лишь в главной своей установке души – в своем полном доверии и самоотдаче по отношению к благоустроенной целостности мира. В остальном же – явные различия. В готическом соборе поражает воплощенное в камне, безостановочное движение вверх – к Богу; при созерцании же греческого храма успокаивает та основательная устойчивость, с которой он опирается на землю. Оба типа сооружения выражают души их творцов. Гармоническое чувство греков пускает свои корни в землю, гармония готики держится за небо. Для грека сама природа является космосом, готический же человек ищет примиряющий центр гармонии по ту сторону воспринимаемых вещей – в Боге, в непостижимом. Один представляет собой наивный, другой – трансцендентальный тип доверия. Готический человек должен постоянно удерживать от искажения свое чувство гармонии, питающееся из неземных источников, наперекор всем проискам дьявола – антагониста Бога. Но готический образ творения столь широк, что в нем находят место и чёрт, и даже страдания, не ставя при этом под вопрос саму гармонию. Готическому человеку удалось даже страдание облечь в художественную форму. То есть он знал, что такое ужас и боль. Несмотря на это, его жизнеощущение гармонично. Он, правда, переживал мир как страдание, но не как проблему. Бытие не вызывало у него сомнений, а это – главное. Он знал страдания, тайны, чудеса, но он не знал сомнений, а потому не ведал и отчаяния. Он видел смысл во всем, даже в крестной смерти Христа; а страдания теряют свое жало, как только обретают смысл. Осмысленное страдание не нарушает божественной гармонии. Оно легче переносится, чем бессмысленная похоть, в которой находит прибежище прометеевский человек. Потому в средние века самоубийства были крайне редки, хотя никакой светский закон их не запрещал, как это имеет место сегодня в некоторых государствах. Ни в какой из периодов своей истории европеец не был так похож на русского, как тогда. С тех пор ход развития обоих миров отдалял их друг от друга все дальше и дальше, пока, наконец, они не превратились в прямо противоположные полюса душевных возможностей.

И в готическую эпоху проступали региональные различия между Севером и Югом. Северная готика кирпичных строений была лишь слабым отблеском искусства, процветавшего во Франции или на немецком Юге и Западе. Ей не хватало страстной, неутомимой жажды Бога, бьющей через край творческой фантазии, фанатизма вертикальных линий, мистически парящего внутреннего пространства. «Это объясняется плохим камнем, которым приходилось довольствоваться Северу», – полагали материалисты, как, например, Семпер[90], в своей книге о стилях. Конечно, кирпич порист, не поддается резьбе, но ведь в эпоху возведения 160-метровых башен можно было обеспечить и доставку на Север песчаника. Дело тут во влиянии северного ландшафта на жизнеощущение, в близости этого ощущения к земле и реальной действительности. О его приземленности и свидетельствуют северные строения.