Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Стремление прометеевского человека к раздробленности, тяга к земному и временному внутренне взаимосвязаны и взаимообусловлены. В земном мире есть только многообразие и расколотость. Понятие единства и целостности исходит из другой области. Удаляясь от него все дальше, человек ломает духовный хребет мира. И мир, лишенный своего метафизического содержания, распадается на атомы. Происходит раскол Церкви, Священная Римская Империя дробится на ряд самостоятельных государств, государство делится на племена и классы, классы – на отдельные индивиды, индивиды – на тело и душу, душа – на рассудок и чувство, плоть – на отдельные клетки. С чудовищной последовательностью идет этот всеразрушающий процесс атомизации. Однако худшим из всего стало разделение Бога и мира. Это нанесло душе Европы глубокую рану. Лютер хотел обновить религию, перенеся ее во внутренний мир человека. Этим он хотел защитить ее от мира, греховность которого он с содроганием познал. Так он отдал общественную жизнь на откуп силам ада. Но этот шаг имел и свои внутренние последствия. Он привел к зарождению «интимности», которая живет под одной крышей со своей противницей «светскостью». В протестантском человеке есть две резко разделенные зоны: одна – для Бога, другая – для мира. Зона божественного постоянно сокращается по мере того, как все больше расширяется зона мирского. Тем самым утрачивается целостность души, точно так же, как и единство социальной жизни. Человек раздваивается между отношением к Богу и отношением к людям. Обе эти установки противоречат и мешают друг другу, ибо нельзя быть попеременно то мистиком, то практиком. Лютер хотел, чтобы пред лицом Бога христианин был раздавлен, полон смирения и сознания неискоренимой греховности своей природы. А в глазах людей, по мнению Лютера, человек должен быть горд, деятелен, воинствен, преисполнен мирских радостей. В этом раздвоенном отношении к Богу и к людям современный европеец похож на того прусского чиновника, который раболепствует перед начальством и высокомерно третирует просителей. Здесь-то и недостает именно того, что свойственно русским – душевной потребности изобразить невидимый мир в видимом. Разрыв между интимностью и светскостью стал роковым для всей современной истории духа и особенно в протестантских странах. Он вызвал глубокие противоречия между жизнью и учением. Этот разрыв не преодолен по сей день, а там, где он исчез, это произошло ценой обмирщения и отказа от внутреннего мира.