Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Прометеевский человек изо всех сил старается исключить из жизни случай и чудо, разложить иррациональное на осязаемые величины, вырвать у природы ее тайны и тем самым подчинить себе мир. Поэтому он и смотрит на мир как на вычислимый механический предмет, который можно присвоить, решить, подобно арифметической задаче; которым можно управлять, как машиной, руководить, как организацией, – но уже не как на тайну, перед коей молчат. Поэтому прометеевский человек так ценит технику и так презирает религию. В его властных глазах религиозное познание низводится до самой низкой ступеньки знания, из презренного примитивизма которой постепенно выкристаллизовалось сначала метафизическое, а потом и позитивно-техническое мышление. (Таков Гоббс с его естественным порядком наук, позже – Конт[109] с его законом трех стадий развития.) Грядущие века едва ли поймут то, что когда-то жили поколения, которые не только не видели в понятии о Боге величайшее достижение человеческой мысли, но даже стыдились его, а в наступлении атеизма видели процесс духовного раскрепощения. Казалось бы, чем дальше во Вселенную проникает духовный взор человека, тем глубже должно быть его благоговение перед ней. Особенно открытие Коперника[110] должно было бы настроить Европу на смиренный лад. Но вместо того, чтобы осознать свою малость перед грандиозностью открытия, она воспрянула, преисполненная гордыни, – это доказательство того, что человеческие суждения следуют не правилам логики, а всплывают со дна темных, невидимых источников, которые и определяют характер эпохи.

Вместе с религией разрушаются социальные ступени и связи. С тех пор, как Французская революция разрушила прежний сословный порядок, был открыт путь либерализму. Лозунг «laisser faire, laisser passer»[111] – это не возврат к метафизическому восприятию сущности вещей, не страх перед вмешательством человека в ход событий; наоборот: это снятие запрета с противоборства нещадно конкурирующих друг с другом индивидов, характерное для далеко зашедшей стадии разложения общества, – неизбежное следствие «точечного» чувства. Там, где оно утверждается с особым рвением, в конечном счете требуется государство насилия, в котором человеческая масса ищет спасения от хаоса.

Что бы ни стало определяющим в судьбе европейца – экономика, политика или техника, – в любом случае только не божественно-духовное. Он утратил духовное отношение к жизни. Склонный к материальной власти, он подчинился земным силам и стал рабом материи. В таком обличье он и предстает перед нами. Таким, какой он сегодня есть, мы вызываем его на свой суд. Мы не можем принять его самооправдания ссылкой на готическое наследство, которое он же с презрением отбросил. Сегодня в Европе живет прометеевский человек – и никакой другой. Его, неприкрытого мантией готики, а не его предков, противопоставляем мы русскому человеку.

История русской души