Европа нового времени (XVII—ХVIII века)

Деидеологизация международных отношений способствовала тому, что были отброшены оказавшиеся неосуществимыми цели уничтожения и подчинения противника, которые преследовал лагерь контрреформации. Внешнеполитические цели потеряли прежний максималистский характер, стали более реалистическими. Это, в свою очередь, заметно изменило характер войн — даже в наиболее крупных из них, в которых участвовали все главные европейские державы, цели столкнувшихся коалиций были сравнительно ограниченными, как правило, не включали полного сокрушения неприятеля. Вместе с тем в подавляющем большинстве этих войн полностью отсутствовала прогрессивная освободительная тенденция, которая была присуща борьбе антигабсбургских держав против лагеря контрреформации в предшествующую историческую эпоху.

С середины XVII в. отмечалось быстрое возрастание хозяйственного значения колоний раннебуржуазных государств и Франции с ее расширяющимся капиталистическим укладом. Именно тогда эти государства превратились в крупные колониальные империи. Эксплуатация их заморских владений становилась экономически значительно более важной, чем прежние усилия Голландии и Англии путем захвата испанских торговых кораблей перераспределять в свою пользу богатства, извлекавшиеся Мадридом из своих колоний в Новом Свете. На смену голландско-испанской борьбе за колонии, к которой лишь эпизодически присоединялись другие государства, приходило многостороннее острое соперничество ряда западноевропейских стран — особенно между самими раннебуржуазными государствами, а также между ними и Францией. Объектом противоборства становились не только собственные владения этих стран, но и необъятные территории, принадлежащие ослабевшей Испании и Португалии. Борьба за колонии оказывалась многими нитями переплетенной со столкновениями всех этих держав на Европейском континенте.

Абсолютистские правительства, утверждение которых было прямым следствием исторических закономерностей развития феодальной формации в Европе, являлись государственной формой власти, верховный носитель которой обладал относительно наибольшей автономией по отношению к господствующим слоям. В глазах современников и апологетов абсолютизма, как и критиковавших многие его стороны идеологов Просвещения, вся история нередко представала следствием честолюбия и капризов королей, интриг фаворитов и фавориток и карьеристских расчетов министров. В известном смысле и в известной мере это даже отражало действительное положение вещей, особенно поскольку дело шло о сфере межгосударственных отношений, о дипломатии и внешней политике.

Однако те же объективные условия, которые с необходимостью породили возможность возведения частных склонностей монархов в ранг государственных интересов, вместе с тем жестко ограничивали эту возможность пределами, в которых она была лишь формой проявления исторической необходимости. Конечно, при абсолютизме особое значение приобретают личные взгляды, интересы и планы правящего монарха. Представления Людовика XIV о королевской «славе» не были только порождением посредственного ума и непомерного тщеславия, сконцентрированного на достижении показного помпезного величия. Эти представления объективно весьма соответствовали задаче повышения престижа монархии, еще совсем недавно победившей Фронду, и интересам господствующих классов, которым шли на пользу и завоевательные войны, и меркантилистская политика, продолжением которой они являлись.

Представления Людовика XIV о «славе» заставляли его в 60-е годы тяготиться зависимостью от каких-то голландских торговцев, помощь которых на море была необходима для успешной войны против Испании. Но эта же королевская забота о «славе» крайне способствовала стараниям Кольбера создать мощный военный флот для обеспечения торговых интересов французской буржуазии. Однако, по мере того как войны Людовика XIV становились все более дорогостоящими и все менее успешными, «слава» короля и интересы господствующих классов переставали соответствовать друг другу. Никакими преимуществами меркантилистской политики нельзя было компенсировать разорительное бремя огромных военных расходов. Никакое честолюбие Людовика XIV или Филиппа II не могло заставить их действовать по-иному, чем это было возможно при тогдашних методах ведения войны постоянными армиями, состоящими из наемных солдат, что, в свою очередь, целиком обусловливалось уровнем социально-экономического развития, социальной структурой тогдашнего общества. И сами монархи, как правило, вполне разделяли и следовали той системе представлений о своих и государственных интересах, которые порождались этими условиями в сознании правящих кругов.