Европа нового времени (XVII—ХVIII века)

Но все же самой поразительной чертой этой элиты была не малочисленность, а то, что она была тесно связана с государством и зависима от него. Государственная служба являлась для значительной части основным каналом повышения социального статуса и, можно предполагать, немаловажным источником дохода. Именно в этом обстоятельстве можно усмотреть главный корень того прикладного толкования, которое давалось Просвещению в Германии, — ведь обязательным условием поступления на государственную службу и было соответствующее образование и воспитание. Весьма точно положение просветительской элиты в обществе и государстве отразил известный афоризм: «Образование делает свободным». Для просвещенного немца второй половины XVIII в. свобода заключалась прежде всего в слиянии с государством.

Кроме личных мотивов, просветителей связывали с государством еще и религиозные и философские традиции. Учитывая известную близость между протестантской теологией и Просвещением, вряд ли можно сомневаться, что учение Лютера о божественном происхождении светской власти и абсолютной необходимости ей повиноваться оказало большое влияние на мировоззрение просветителей. Вместе с тем на отношение просветителей к государству повлияли и традиции средневековой камералистики, хранителями которой были университеты. Предназначенные для подготовки чиновников государственного управления лесным, сельским и т. д. хозяйством, так называемые «камеральные науки» служили теоретическим обоснованием всестороннего вмешательства государства в жизнь общества и в этом качестве оказались небесполезны и в эпоху просвещенного абсолютизма.

С конца XVII в. в немецкой общественной мысли теории естественного права и договорного происхождения государства уживались с апологетикой абсолютной монархии. Их соединил еще Самуэль Пуфендорф, которого иногда называют пионером немецкого Просвещения. В качестве носителя единой верховной власти в государстве он предпочитал видеть неограниченного монарха, которому бы принадлежало право жизни и смерти над своими подданными. Абсолютистски-монархическая форма правления устраивала и Христиана Томазия. Ему хотелось бы только, чтобы эта власть заботилась о благе подданных, оберегала покой и мир в государстве, поддерживала справедливость. Воззрения Христиана Вольфа мало чем отличались от трактовки основных проблем государственности Пуфендорфом и Томазием. В общем усилиями этих философов к середине XVIII в. в немецкой общественной мысли сложилось понимание монарха как единственного толкователя и проводника естественного права. Объективно тем самым снималось противоречие между естественным и позитивным правом. Из орудия критики существующего государства естественное право превращалось в его главную идеологическую опору.

На фоне общей робости политико-правовой мысли Германии смелостью и последовательностью отличались воззрения И. Канта. Справедливо считается, что он своим творчеством подвел итог теоретическим изысканиям эпохи Просвещения. Вместе с тем этот философ решительно выступил против утилитарной редукции морали, лежавшей в основе большинства современных ему концепций государства и права. Убеждение, что добрые дела можно совершать лишь «с задней мыслью», в расчете на успех или награду, он отвергал как «радикальное зло». Ибо такая нравственная установка требует от человека приспособления к обстоятельствам, из которых самое важное — отношение к нему власть имущих. Поэтому эгоизм, даже разумный, толкает к релятивизации норм нравственности — раболепию «бесправных» низов общества, лицемерию неуверенных в своем завтрашнем дне «средних слоев» и гедонистической беззастенчивости упоенных властью «верхов». Кант показал, что эгоизм является стержнем всех жизненно-практических отношений в условиях неограниченной монархии. Тем самым он выразил свое отношение к абсолютизму, столь милому сердцам многих его просвещенных соотечественников. Этому принципу он противопоставил императивное истолкование нравственности: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился к нему так же, как к средству». Объявляя личность самоцелью общественной организации, Кант боролся с представлениями об оправданности безоговорочного подчинения личности государственным интересам.