Европа. Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны

Несколько часов спустя море до горизонта покрылось ломаными пляжными лежаками, пластиковыми бутылками, кусками упаковочного полистирола и прочим хламом. А утром над плавающим мусором из воды начал подниматься берег Сардинии. Дворцы, цирки, античные развалины уже рисовались в воображении, однако…

Цивилизация в Марина-ди-Капитана

Угрюмый командор, похожий на спившегося Марчелло Мастроянни, принял у меня тридцать тысяч лир за стоянку и, опуская деньги в ящик стола, сделал разрешающий жест, дескать, «катитесь на все четыре…» — ни квитанции, ни чека. На дорожном указателе значилось «Марина-ди-Капитана».

Согласно романтичной легенде, давшей название поселку, в незапамятные времена здесь промышлял пиратский корабль, возглавляемый женщиной-капитаном. Мстя за убитого мужа, решительная красавица многие месяцы огнем и мечом нагоняла страх на местных жителей, после чего, схоронив в окрестностях бухты несметные сокровища, исчезла в неизвестном направлении. На этой капитанше романтическая история местечка могла бы и завершиться, но не случилось — на смену романтической пиратке пришли романтики-политики, вознамерившиеся именно тут, в Капитане, воплотить в жизнь вековую мечту халявщиков о социальном равенстве в отдельно взятом поселке.

О, где вы, где, наивные благодетели Сардинии, построившие на берегу живописной бухты «город-мечту»? Это благодаря вашим заботам вместо амфитеатров, храмов и дворцов нас встретили пыльные улицы, застроенные типовыми, одинаково убогими, бетонными домами-кубиками. Вот тебе и Италия! Само собой, что, вооружившись высокой идеей, «сардинские мечтатели» не очень-то ломали голову над архитектурой — никаких тебе завитков, капителей и портиков. Долой эксплуататорские барокко, готики и прочие модерны! Один бетонный кубик-жилье приставлялся к другому, равному по безобразности и отсутствию комфорта, все это красилось в унылый портяночный цвет, и счастье в равенстве объявлялось достигнутым. Чего еще, казалось бы, можно пожелать?

Увы, неблагодарные сардинцы не прониклись романтикой коммунального рая и, покинув бетонные кубики, разбежались кто куда задолго до того, как в бухте пришвартовались мы с Президентом, поэтому «город-мечта» был пуст, как после атомной войны. Облупившиеся стены, черные глазницы выбитых окон… Собравшись за продуктами, мы вышли на площадь, но ни магазина, ни забегаловки не нашли. В центре поселка маячила единственная торговая точка, предлагающая широкий ассортимент пеньюаров, стрингов, лифчиков и прочих интимных деталей женского туалета, и больше ничего. На месте продавца восседал чернокожий африканец, взиравший на нас с Президентом с простодушной наглостью — видимо, не сомневался, что мы сейчас же бросимся скупать его товар.

— А почему магазины не работают?

— Селесиони, — весело отозвался африканец, указывая на плакат с фотографией, наклеенный на палатку.

— Выборы у них сегодня, — догадался Президент. — У людей демократия, а ты со своей жратвой привязался.

И то правда — разобравшимся с социальным равенством — прямая дорога к демократии.

К слову о демократии

В далеких семидесятых, выбирая натуру для съемок, мы странствовали по Северному Кавказу в обществе местных водителей Шалвы и Георгия. Скромный до застенчивости Шалва был жгучий красавец, у Георгия нос свисал унылой сливой.

К сведению непосвященных: выбором натуры в кино называется праздное, ни к чему не обязывающее путешествие на дармовщину, то есть за счет картины. Снег на склонах гор, солнце, журчание нарзановых ключей… красота! Обедать расположились у подножия Эльбруса, где оборотистый горец торговал тощими застойными шашлыками. Отстояли очередь, взяли прутики с нанизанными на них кусочками бараньих сухожилий и, усевшись за стол, приступили к трапезе. Шалва с Георгием тоже развернули свои бутерброды и устроились неподалеку на камешках, попирая тем самым принципы равенства и социальной справедливости, но не тут-то было. «Негоже творческим работникам отделяться от обслуживающего персонала», — забеспокоилась моя демократическая душа.

— Двигайте к нам, ребята!

— Стол маленький, — застенчиво отнекивались водители.

— Мы подвинемся, — настаивал я. — В тесноте, да не в обиде.

Сидящий рядом Игорь Масленников, в то время еще молодой режиссер, коротко вздохнул и, пытаясь умерить мой приступ либерализма, прошептал:

— Может, им там хорошо?

Но я точно знал, что «нехорошо», и принялся восстанавливать социальную гармонию со всем жаром двадцатипятилетнего идиота. Ни оператор, ни художник, ни администратор не посмели возразить, и вместо обеда началось «великое переселение народов».