Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Прогресс в Древнем мире прекратился. Доведя цивилизацию до определенной точки, античные народы, похоже, не смогли уже продолжать ее и дальше. Даже в тех областях, где им удалось достичь самых замечательных результатов, как, например, в римском праве, казалось, ничего уже невозможно сделать, разве что приспосабливать старые результаты к новым формам. Лишь в одной линии и более-менее в оппозиции к обществу в целом, часть которого она составляла, — только в христианской церкви, — оставались какие-то признаки энергичной и полной надежд жизни. Творческие силы Античности казались исчерпанными.

Однако в этом утверждении следует подчеркнуть слово «казались». Мы не имеем права догматически утверждать, что это было так. Есть соблазн провести аналогию между жизнью человека и жизнью народа — детство, зрелость, старость, смерть, но нужно помнить, что это всего лишь простейшая аналогия, никак не поддержанная фактами. История не дает нам четких доводов в пользу того, что какая-либо нация погибла от старости. Вполне вероятно, что, если бы римский мир предоставили самому себе, если бы его не завоевал и им не овладел бы чужеземный народ, со временем он восстановил бы свои производительные силы и вошел в новую эпоху развития. Некоторые ранние примеры возрожденных сил, как при Константине и Феодосии, свидетельствуют, что это возможно. Впоследствии это в ограниченной степени удалось Восточной Римской империи при гораздо менее благоприятных условиях, чем могли сложиться в Западной. Запад, несомненно, достиг бы гораздо большего.

Но такая возможность ему не представилась. Со времен Мария и Цезаря германцы выжидали удобного шанса пробиться на запад и юг. И с середины II века по мере того, как они, высматривая любой незащищенный пункт, нападали все более дерзко и все чаще, слабела и сила сопротивления. А когда империя достаточна ослабла, чтобы и дальше отражать атаки, германцы, пробив брешь в наружной защите, овладели Западной империей. Провинция за провинцией перешли в их руки. Повсюду они свергали существовавшее правительство и создавали свои королевства, одни — скоротечные и недозрелые, другие — многообещающие и более долговечные, но повсюду они стали правящим народом, а Рим стал подданным.

Но если германцы были физически более сильным народом, одаренным некоторыми понятиями о законах и политике, достойным быть присовокупленными к римским в равноправном партнерстве, то в других отношениях они были грубыми и дикими — детьми в том, что касается знания и понимания, находясь фактически на таком уровне цивилизации, которого они достигли сами, то есть немногим выше, если выше вообще, уровня лучших племен североамериканских индейцев. В способности к цивилизации, в их умении воспринять другую цивилизацию более высокого качества, чем их собственная, и не поддаться ее пагубному воздействию — хотя, конечно, некоторые из лучших их племен, например, франки, были не менее склонны усваивать плохое, как и хорошее, — в быстроте, с которой они реагировали на стимул новых идей и переживаний, они явно превосходили даже племя чероки[4]. Однако в очень многих аспектах — в идеях, одежде, привычках и образе жизни, в способах ведения войны и дипломатии — параллель очень близка и любопытна[5], и, если можно представить себе цивилизованную страну, захваченную отрядами воинов, которые в реальных достижениях материально стоят не выше наших лучших индейских племен, хотя и превосходят их по духу и морали, получившаяся картина не будет так уж неверна.

Их охватывало удивление при виде умений и искусств, которые они видели со всех сторон, но они не понимали их и не могли их использовать. История германского воина, который, изумившись при виде уток, которые, как ему показалось, плавали прямо на полу передней комнаты, где он ждал, ударил боевым топором по прекрасной мозаике, чтобы узнать, живые ли они, совершенно типична для того века. Многое они разрушили по своему невежеству, а многое — по ребячеству или дикости. Гораздо больше было забыто и исчезло, потому что пришло в небрежение, и никто не хотел им пользоваться. Искусство, которое давно уже угасало, в конце концов погибло. Наука, уже не интересовавшая никого, исчезла. Греческий язык был забыт; латинский язык в народном употреблении подвергся сильным искажениям. Ремесленное мастерство утрачено. Дороги и мосты пришли в негодность. Сообщение стало затруднительным; торговля пошла на убыль. Немногие общие идеи и интересы сохранились, связывая разные части империи или хотя бы провинции. Новые власти редко могли добиться повсеместного послушания и часто даже и не пытались. Насильственные преступления стали обычным явлением. Сила царила там, где прежде господствовали закон и порядок, и жизнь и собственность находились в гораздо меньшей безопасности, чем когда-то[6].