Европа в окопах

На еще один небольшой крейсер «Эльбинг» чуть позднее наткнулся военный корабль собственной немецкой флотилии — «Посен». Члены команды, которые не погибли при столкновении, на спасательной лодке добрались до Голландии.

Немецкий дредноут «Лютцов» насчитывал на своем стальном теле — от первых столкновений до второго дня сражения — не менее двадцати четырех пробоин. Сразу же после первых двух ударов главнокомандующий немецкой флотилией адмирал фон Гиппер покинул тяжело поврежденное судно и приказал переправить себя на другой боевой корабль, по своему положению не настолько подставленный под неприятельские снаряды. Позднее потери на «Лютцове» достигли ста пятнадцати человек, а на следующее утро в два часа двадцать минут, вместе со своим судном и вся команда пошла ко дну.

В три часа десять минут в немецкий дредноут «Поммерн» попала английская торпеда, несомненно проникшая в склад боеприпасов, ибо вскоре произошел мощный взрыв, переломивший судно пополам, как детскую игрушку. Останки корабля немедленно ушли по воду вместе с восьмьюстами двадцатью четырьмя членами команды — ни один не спасся.

А что касается миноносцев…

И торпедных катеров…

И вообще небольших боевых кораблей…

Бесчисленное множество попаданий, бесчисленное множество убитых матросов, потопленных, изуродованных…

А затем сражение окончилось.

А затем — много позже — подсчитали потери:

Англичане — семь тысяч погибших, немцы — две тысячи четыреста…

Потери в тоннаже, когда их подсчитали, с английской стороны составили…

…и т. д., и т. п.

И все же английский флот не решил поставленной задачи и не потопил немецкую флотилию.

Но и немецкая флотилия не решила поставленной задачи — не ослабила неприятеля настолько, чтобы он утратил владычество на море.

Так что в положении абсолютно ничего не изменилось.

Собственно, вообще ничего не произошло.

Только, морские рыбы в ютландских водах несколько разжирели.

16. ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТ КОМАРЕК

«Oberleutnant Karl Komarek

Feldpost № 347271

Дорогой Карли!

Ты наверняка не ожидал, что после столь долгого перерыва я снова тебе напишу. Да я и сама не ожидала, что напишу тебе. После полутора лет молчания! Через полтора года после всего, что произошло или, лучше сказать, не произошло.

Я кажусь тебе фривольной? Просто, наверное, я научилась называть вещи своими именами и видеть их такими, каковы они есть. Это стоило немалого труда, да и до сих пор я еще далеко в этом не мастер.

Одна из последних вещей, в которых я сумела искренне себе признаться, — это что я все еще в тебя влюблена; точно так же, как полтора года назад. В тот раз, когда я предложила тебе себя и ты отказался, я, естественно, чувствовала себя ужасно униженной. Довольно долго оставалась при этом чувстве и даже, думаю, некоторое время ненавидела тебя. Но вскоре поняла, что просто попала из огня да в полымя, что чувство осталось прежним, только все это в ином музыкальном ключе. А пока во мне продолжала жить постепенно остывающая ненависть, я все яснее понимала — поскольку ничего другого не оставалось, — что предмет ее не ты, а твое тогдашнее проклятое благородство (не знаю, не следует ли взять это слово в кавычки, но в твоем случае, кажется, нет). Короче говоря, мне пришлось признать, что если бы тогда, в ту неповторимую минуту, ты изобразил влюбленность, если бы я стала твоей любовницей, от которой ты все равно бы вскоре сбежал, я бы все же была менее несчастна. В конце концов ты мог послушаться дядюшку генерала и жениться на моих деньгах; я бы и за это меньше тебя упрекала. Но ты не мог совершить ничего нечестного!

В тот раз я испугалась самой себя. Все время, пока ты еще оставался в венском гарнизоне — а у меня была точная информация, — я почти не выходила из дому, боялась случайно тебя встретить. Не осмеливалась до конца додумать, что бы в таком случае сделала.

Наконец из домашнего заключения меня освободило известие, что тебя откомандировали в военную школу будущих офицеров, для меня это пока в первую очередь означало: я снова могу появиться среди людей. Если я и ждала, что тем самым что-то изменится, то очень скоро от этой мысли отказалась.

Ничего не изменилось. Общество, поездки на курорт, путешествия (разумеется, по отечеству в «узком» понимании этого слова), намеренное возобновление занятий по истории искусств, изредка спорт да неуклюжий (понятно, с моей стороны) флирт — ничего не помогло.

А потом вдруг появился твой дядюшка генерал с известием, что ты добровольно пошел на фронт; просто — хлопнул дверью штабной школы, плюнул на всю так умело организованную дядюшкой протекцию…