Европа

И он удалился. Дантеса направили в Пекин, потом последовал целый ряд других назначений, и он больше уже не слышал об этом Джулио Амадео Нитрати. Бывали даже мгновения — но это уже потом, позже, когда угрызения совести начали потихоньку разъедать и растравлять скрытую рану: сам он относил ее на счет собственной трусости, однако невропатологи, к которым он обращался, говорили, что рана эта, по всей вероятности, появилась гораздо раньше, — так вот, бывали мгновения, когда он начинал сомневаться не только в том, что эта встреча с Джулио Амадео Нитрати действительно происходила, но и в самом существовании этого субъекта. Когда чувство вины ищет себе оправданий, оно редко колеблется в выборе средств. Та встреча в Межсоюзническом клубе была столь краткой и столь ошеломляющей и носила такой зловещий характер, что он иногда спрашивал себя, впрочем, не слишком настойчиво, — ведь ответ, каким бы он ни был, непременно открыл бы его же скрытые уловки, — не был ли шантажист-итальянец со своими мерзкими снимками простой галлюцинацией, вызванной его собственным воображением, чтобы оправдать тот разрыв. Он знал, что его неудержимо притягивает фантазия, те тайные состояния сознания, в которых мечтатель волен сам выбирать свой мир, в котором он составляет, объединяет, удаляет и переставляет местами то, что он не в силах вынести, или вызывает в памяти и переживает заново то, чего он желает больше всего на свете. Нет, он никогда не встречал этого Джулио Амадео Нитрати, и этих отвратительных снимков тоже никогда не было. Доказательство этому — то, что итальянец больше не объявлялся, а ведь шантажисты никогда просто так не отпускают своих жертв, особенно если карьера у этих последних складывается столь удачно, делая их в то же время особенно чувствительными ко всему тому, что угрожает их видимой респектабельности. Но если Нитрати не существовал, то все еще оставалась эта мерзость, угрызения и очевидность довольно подлого обмана, слабости, которую точнее было бы назвать низостью.

XXXIII

Пятнадцать лет Дантес ничего не слышал о Мальвине.

Но в один прекрасный день он получил открытку из Германии. Всего несколько строк: «Дорогой Жан, надеюсь, что у вас все благополучно, я часто о вас думаю. В газетной хронике мне иногда встречаются отзывы о вашем замечательном успехе. В последнее время мое здоровье несколько пошатнулось, а длительный досуг побуждает к воспоминаниям… Я была бы рада получить от вас весточку». Ниже следовал адрес. Дантесу показалось, будто он в мгновение ока высвободился из какой-то скорлупы. Для него открытка в первую очередь означала, что он прощен. Он написал, но не получил ответа. Через несколько недель пришла новая открытка; она слово в слово повторяла предыдущую: «Дорогой Жан, надеюсь, что у вас все благополучно, я часто о вас думаю. В газетной хронике мне иногда встречаются отзывы о вашем замечательном успехе. В последнее время мое здоровье несколько пошатнулось, а длительный досуг побуждает к воспоминаниям… Я была бы рада получить от вас весточку». Дантес написал письмо и послал телеграмму, трепеща при мысли о том, что отсутствие ответа — первое письмо явно было потеряно — могло быть истолковано как величайшее скотство. Мальвина ничем не подтвердила, что получила ответ. Через месяц Дантесу пришла третья открытка, слово в слово воспроизводящая первые две. Все это казалось ему кошмарным сном. Он проверил адрес, секретари проследили за тем, чтобы почта была отправлена, написал еще раз… Когда ему принесли четвертую открытку, полностью совпадавшую с тремя другими, он взял отпуск на несколько дней и сел в самолет до Гамбурга.

На берегу озерца под названием Сеель, на выезде из деревни, он нашел нужную улицу и дом, значившийся в адресе, и остановил машину. Местность была затянута туманом, похожим на перехваченный в полете дождь, обездвиженный и сгущенный в мутную стоячую влагу. Это было грязно-серое двухэтажное сооружение с четырьмя остроконечными башенками, наподобие тех загородных резиденций, что снимают себе состоятельные люди. Повсюду карабкался вверх всклокоченный плющ, которому явно требовался парикмахер. На двери висела металлическая табличка с надписью «Клиника св. Агнессы, д-р Куртлер». Он позвонил. Ему открыл человек с каменным лицом, одетый в безупречный клетчатый костюм, канареечного цвета жилет и перчатки. Над верхней губой, как бабочка, примостились седые усики. Вздернутая бровь придавала неподвижному взгляду фарфорово-голубых глаз выражение напряженного и слегка придирчивого внимания.

— Я хотел бы поговорить с баронессой фон Лейден.

Человек впустил его. Какой-то врач, в белом халате и со стетоскопом в руке, показался в коридоре и, улыбаясь, вошел в прихожую. Его лицо было как будто бы знакомо Дантесу, но он не мог в точности сказать, где его встречал. Кажется, в картинной галерее графа Сен-Жермена, где Дантес неоднократно покупал столь любимые им полотна XVIII века, которые торговец еще ухитрялся выискивать в путешествиях по разным уголкам Европы.