Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе

Фашизм жил, и не заметить этого было нельзя: с одной стороны, бывшие нацистские бонзы, занимавшие важное положение во всех областях государственной и общественной жизни, с другой – тоже вполне конкретные проявления: запрет КПГ; опять кровавые разгоны демонстрантов (уже в 50-х годах!); позднее – чрезвычайные законы, затем убийство Бенно Онезорга – вот только основные вехи. Все это существовало, заметим, задолго до того, как раздались первые выстрелы вооруженных революционных групп. Окружающая реальность довольно скоро подтвердила мои догадки о существовании «институционального фашизма», аппарата, создавшего для себя целый арсенал средств подавления и готового пустить его в ход при малейших признаках сопротивления: наиболее остро это выразилось в убийстве заключенных, а с 1974 года машина заработала в полную силу, в том числе и непосредственно против меня. Тот, кто в середине 70-х годов солидаризировался с сидящими в тюрьмах членами РАФ и поддерживал с ними контакты, мгновенно оказывался под наблюдением политической полиции. Я уже не помню, сколько мне довелось пережить обысков, сколько раз, держа нас под дулами автоматов, полиция проверяла наши машины, сколько раз за нами следили – пожалуй, легче пересчитать дни, когда этого не происходило.

Репрессии и запугивания середины 70-х не прошли для нас бесследно. Наши взгляды стали меняться: на первый план в отношениях с государством начало выдвигаться сопротивление».

Таким образом, круг замкнулся. И антифашисты, и пацифисты приходили к одному и тому же выводу: выводу о существовании в ФРГ «скрытого, дремлющего фашизма». Упомянутый Б. Хогефельд Бенно Онезорг был знаковой фигурой для протестующей молодежи ФРГ. 23-летний студент-теолог из Ганновера, он был преднамеренно, выстрелом в спину застрелен полицейским при разгоне студенческой демонстрации протеста против визита в ФРГ иранского шаха. Это случилось 2 июня 1967 г. в Западном Берлине. Западноберлинское «Движение 2 июня», похитившее Петера Лоренца, было названо так именно в память об Онезорге.

Онезорг попал на демонстрацию случайно, да и демонстрация-то вовсе не была левацкой, большинство демонстрантов были молодыми социал-демократами. Просто незадолго до визита в германской прессе были опубликованы статьи о пытках, которым подвергают политзаключенных в тюрьмах шахской охранки САВАК. В САВАК пытали вообще всех арестованных – такого, чтобы кого-то не пытали, не бывало. И пытки были по-восточному изощренными: не только избиения и электроток, но и, например, поджаривание на решетке над огнем. Демонстранты рассматривали шахский режим как фашистский, а помощь шаху – как помощь фашизму. Так думал и Онезорг, присоединившийся к демонстрации. У него осталась беременная жена.

Онезорг стал символом не из-за своей фотогеничной – один в один Иисус Христос – внешности, а именно потому, что он не был политическим активистом, леваком, врагом Системы. Он был всего лишь одним из поколения, одним из молодых. Этого было достаточно, чтобы его убить. Именно это и сказала Гудрун Энслин (до того известная своим пацифизмом) на стихийном митинге памяти Бенно, собравшемся в ночь на 3 июня на Курфюрстендамм: «Это – фашистское государство, готовое убить нас всех. Это – поколение, создавшее Освенцим, с ним бессмысленно дискутировать!» Едва ли собравшихся так поразили бы знаменитые, много раз с тех пор цитировавшиеся слова Энслин, если бы Гудрун не сказала вслух то, что они и сами думали.

Горящее здание концерна Шпрингера – работа Хорста Малёра