Европейская мечта. Переизобретение нации

Почти двадцать лет спустя иерусалимский процесс над Эйхманом, состоявшийся в 1961 году, коренным образом изменил положение. Теперь перед судом предстал единственный преступник и множество свидетелей, которые впервые в жизни смогли публично поведать о своих страданиях. Одновременно их ареной стал весь мир, ибо судебный процесс всюду показывался по телевидению. Исторически новая фигура «жертвы-свидетеля» сыграла важную роль и в «Освенцимском процессе» во Франкфурте (1963–1965). Генеральный прокурор Фриц Бауэр вызвал для участия в крупнейшем за всю историю ФРГ судебном процессе над нацистскими преступниками 212 узников, выживших в Освенциме, из 18 стран. Лишь оглядываясь назад, можно по достоинству оценить культурно-историческое и мемориально-политическое значение этого процесса: «В разгар холодной войны жертвы-свидетели предстали как международная группа, которая пересекла государственные границы и стала историко-политическим актором, прообразом транснационального сообщества свидетелей»[53].

Очевидна тесная связь между историей насилия, правом и свидетельствованием. В Иерусалиме и во Франкфурте мощное, впечатляющее выступление выживших свидетелей имело и большое символическое значение. Понятие «свидетель» приобрело коннотации, выходящие далеко за рамки юридической роли в этих процессах. Свидетели стали краеугольным камнем мемориальной культуры, которая сформировалась лишь двумя десятилетиями позже и спустя почти полвека после окончания войны, утвердившись благодаря новым понятиям, дискурсам и институтам. Понятие «свидетель» и «свидетельствование» вышли за рамки судебных заседаний; сегодня они относятся к голосам жертв, переживших Холокост, а также другие геноциды и преступления против человечности, которые вошли в сознание мировой общественности за последние десятилетия ХХ века. Если показания свидетеля в суде призваны дать лишь юридически пригодный материал для вынесения приговора, то личные рассказы выживших жертв помещают их в более широкий контекст и свидетельствуют об исторических преступлениях против человечности именно там, где историки их не задокументировали, ибо, когда эти злодеяния совершались, они еще не классифицировались не то что как преступления, но даже как «события».

Возращение памяти

Возвращение памяти о Холокосте в средних слоях западногерманского общества началось в 1979 году с телевизионного показа четырехсерийного американского фильма «Холокост». Около пятнадцати миллионов зрителей, затаив дыхание, следили за историей семьи Вайс. В 1980-е годы за этим эмоциональным шоком, который поразил все поколения западных немцев и прорвал эмпатическую блокаду, зазияли новые бреши в политике замалчивания. Важную роль для включения истории в публичную повестку дня сыграли исторические годовщины и поминальные даты. Ключевым для перехода от забвения к памятованию годом стал 1985-й, за четыре года до воссоединения Германии. Символическая политика Гельмута Коля, стремившегося подвести финальную черту под прошлым, натолкнулась на свои пределы 5 мая 1985 года в Битбурге, куда он вместе с Рональдом Рейганом прибыл на немецкое военное кладбище, где были захоронены также и эсэсовцы, намереваясь совершить очередной ритуал прощения и забвения[54]. В знак протеста против битбургской акции вскоре начались несанкционированные раскопки в Западном Берлине на месте бывшей штаб-квартиры гестапо, где теперь находится мемориал «Топография террора». Вооружившись кирками и лопатами, молодежь хотела продемонстрировать, что с прошлым отнюдь не покончено и оно не забыто.

Спустя три дня после Битбурга президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер выступил с речью по случаю сороковой годовщины окончания Второй мировой войны, в которой назвал это событие уже не «поражением» немцев, а «освобождением», что знаменовало собой присоединение к общеевропейской трактовке памятной даты. Еще через год разгорелся «спор историков», в ходе которого немецкие интеллектуалы полемизировали о том, какое значение должен иметь Холокост для будущей историографии. Под девизом «Прошлое, которое не уходит» историки развернули дискуссию об историческом месте национал-социализма. В центре дискуссии стоял вопрос: следует ли со временем отправить это событие прошлого Германии, как и другие события, в исторический архив? Дискуссия, которая рассматривалась некоторыми историками как побуждение к историзации нацизма, привела к обратному результату: она повлекла за собой активное возвращение травматического прошлого. Поскольку время не лечит травмы, причиненные экстремальным насилием, это насилие создает для жертв поистине «прошлое, которое не проходит» и которое требует своей проработки даже через десятилетия. Вместо того чтобы предоставить это прошлое эрозии времени или же сдать в качестве остывшего материала в исторический архив, травма Холокоста приобрела нормативный характер, став «прошлым, которое не должно уйти».