Европейская новелла Возрождения

Итак, вот и оженили беднягу, который еще вдоволь не натанцевался и не накрасовался, и не все еще шелковые кошельки красоткам раздарил, и не все любезности от них выслушал. Он и продолжает первое время после свадьбы играть и веселиться, не заботясь ни о чем, но уж за него позаботились, и вот конец веселью: надо жену лелеять и устраивать, как должно. И, может быть, у жены доброе сердце и она весела, но вот однажды, довелось ей увидеть на празднике других дам из купеческого либо из другого какого сословия, и все они были одеты на новый манер, и пришло ей в голову, что по ее происхождению и состоянию ее родителей подобало бы ей наряжаться не хуже других. И вот выжидает она место и час, дабы поговорить о том со своим мужем, — а способнее всего говорить о сем предмете там, где мужья наиподатливы и склонны к соглашению: то есть в постели, где супруг надеется удовольствие и наслаждение обрести, да еще думает, что жене больше и желать нечего. Ан вот тут-то дама и приступает к своему делу: «Оставьте меня, друг мой, — говорит она, — ибо я в большой нынче печали». — «Душенька, а отчего же это?» — «А чему же радоваться, — вздыхает жена, — да и что об этом говорить, когда вам мои речи — звук пустой». — «Да что вы, душенька, к чему это вы так говорите?» — «Ах, боже мой, сударь, да что тут скажешь, да коли бы я вам и сказала, так вы и внимания на мои слова не обратите либо еще подумаете, что у меня худое на уме». — «Ну, уж теперь вы мне непременно должны сказать». Тогда она говорит: «Будь по-вашему, я скажу. Так вот, друг мой, помните ли, что в такой-то день заставили вы меня пойти на праздник, хоть не по душе они мне, но уж когда я туда явилась, так не было там женщины (хоть и самого низкого сословия), что была бы одета хуже меня, — не хочу хвастаться, но я, слава тебе господи, не последнего рода среди всех дам и купчих, что там были, и знатностью не обижена. Так что чем-чем, а этим я вас не посрамила, но что касается прочего, так мне стыдно за вас и за всех знакомых наших». — «Ах, душенька, — говорит он, — а что ж это за прочее такое?» — «Господи боже мой, да вы бы посмотрели на дам, что знатных, что не знатных, — на этой платье было из эскарлата[154], а на той из материи, что из Малина[155], либо из зеленого бархата с рукавами длинными и с оторочкой беличьим мехом, а к платью подобран капюшон красного или зеленого сукна, длинный, до земли. И все как есть сшито по новой моде. А я-то была в моем еще от свадьбы платье, и все-то оно истрепалось и висит на мне, — ведь мне его сшили еще в бытность мою в девушках, а с тех пор у меня столь тяжелая жизнь была и столь бедами обильная, что от меня половина осталась, и меня, верно, сочли матерью той, кому я прихожусь дочерью. Я прямо от стыда сгорала, будучи в таком наряде промеж них, и совсем растерялась и смутилась. А хуже всего то, что такая-то дама и жена такого-то мне сказали во всеуслышанье, что стыдно быть так плохо одетой. И смеялись надо мной, не заботясь о том, что я их услышу». — «Ах, душенька, — говорит бедняга муж, — я вам на это вот что скажу: вам ли не знать, душа моя, что, когда мы с вами поселились своим домом, у нас и мебели не было и надо было нам купить кровати, кушетки и столько других вещей для спальни и для всего дома, и нет у нас теперь денег; да еще купили мы двух быков для нашего испольщика (в такой-то местности). А еще обвалилась недавно крыша на нашем гумне, и его надо покрывать без промедления, да еще надо мне затевать процесс о вашей земле, которая ничего нам не приносит, — словом, нет у нас денег, или есть малая толика, а расходов — выше головы». — «Ах, сударь мой, я так и знала, что вы в отговорку тотчас попрекнете меня моей землей». И она отворачивается от мужа и говорит: «Ради бога, оставьте меня в покое, и больше я ни слова не скажу». — «Ох, несчастье, — говорит простак, — да что же вы гневаетесь без причины». — «Да как же, сударь мой, чем же я виновата, что земля моя ничего не приносит, и что же я могу теперь сделать? Вы и сами знаете, что мне в мужья предлагали того-то и того-то и еще двадцать других, которые меня и без приданого взяли бы, да вот вы уж так за мной ухаживали, что я никого не хотела, кроме вас, и сколько я этим горя причинила моему досточтимому отцу, ну, да я за это теперь сторицею расплачиваюсь, ведь нет меня несчастнее среди всех женщин. Вы мне скажите, сударь мой, да есть ли среди женщин моего сословия хоть одна, что так живет, как я? Да и в других сословиях тоже? Клянусь святым Жеаном, что платья, которые отдают горничным, много богаче моих воскресных. Ох, не знаю, зачем это хорошие люди умирают, а я живу на свете, пусть бы господь послал мне смерть, — по крайней мере, не пришлось бы вам меня кормить и не было бы вам больше от меня никакого неудовольствия». — «Ах ты господи, душенька моя, — отвечает муж, — да не говорите вы так, ведь я все на свете для вас сделаю, только повремените немного, а теперь повернитесь ко мне, я вас приласкаю». — «О, боже мой, да оставьте вы меня, мне совсем не до того сейчас. И дай господи, чтобы вы об этом думали не больше моего и никогда ко мне не прикасались». — «Ах, так», — говорит он. «Да уж так», — отвечает жена. Тогда, чтобы испытать ее, спрашивает муж: «Верно, если я умру, вы сейчас же за другого замуж выйдете?» — «Сохрани господи, — восклицает она, — за вас я вышла по любви, и никогда больше ни один мужчина не похвастается тем, что целовал меня, — да если бы я узнала, что мне суждено вас пережить, я бы на себя руки наложила, чтобы умереть первой». И начинает плакать.