Европейская поэзия XVII века

Сей дивный — из порфира — гробовой
затвор сокрыл в суровом царстве теней
кисть нежную, от чьих прикосновений
холст наливался силою живой.

Сколь ни прославлен трубною Молвой,

а все ж достоин вящей славы гений,
чье имя блещет с мраморных ступеней.
Почти его и путь продолжи свой.

Почиет Грек. Он завещал Природе

искусство, а Искусству труд, Ириде
Палитру, тень Морфею, Фебу свет.

Сколь склеп ни мал, — рыданий многоводье

он пьет, даруя вечной панихиде
куренье древа савского в ответ.

* * *

Сеньора тетя! Мы стоим на страже
в Маморе. К счастью, я покуда цел.
Вчера, в тумане, видел сквозь прицел
рать мавров. Бьются против силы вражьей

кастильцы, андалузцы. Их плюмажи

дрожат вокруг. Они ведут обстрел —
затычками из фляжек. Каждый смел —
пьют залпом, не закусывая даже.

Один герой в бою кровавом слег —

и богатырским сном уснул. Бессменно
другой всю ночь точил кинжал и пику —

чтобы разделать утренний паек,

А что до крепости, она отменна —
у здешних вин. Мамора. Хуанико.

* * *

Доверив кудри ветру, у ствола
густого лавра Филис в дреме сладкой
на миг забылась; золотистой складкой
волна волос ей плечи оплела;

и алая гвоздика расцвела

в устах, сомкнув их тишиною краткой,
чьей свежести вкусить решил украдкой
сатир, обвивший плющ вокруг чела,

но не успел — нежданно появилась

пчела, и в нежный, пурпурный цветок
пронзительное жало погрузилось;

был посрамлен бесстыдный полубог:

прекрасная пастушка пробудилась
и он настичь ее уже не смог.

О СТАРЧЕСКОМ ИЗМОЖДЕНИИ, КОГДА БЛИЗИТСЯ КОНЕЦ, СТОЛЬ ВОЖДЕЛЕННЫЙ ДЛЯ КАТОЛИКА

На склоне жизни, Лидий, не забудь,
сколь грозно семилетий оскуденье,
когда любой неверный шаг — паденье,
любое из падений — в бездну путь.

Дряхлеет шаг? Зато яснее суть.

И все же, ощутив земли гуденье,
не верит дом, что пыль — предупрежденье
руин, в которых он готов уснуть.

Змея не только сбрасывает кожу,

но с кожей — оболочку лет, в отличье
от человека. Слеп его поход!

Блажен кто, тяжкую оставив ношу

на стылом камне, легкое обличье
небесному сапфиру отдает!

НАИСИЯТЕЛЬНЕЙШЕМУ ГРАФУ-ГЕРЦОГУ

В часовне я, как смертник осужденный,
собрался в путь, пришел и мой черед.
Причина мне обидней, чем исход,—
я голодаю, словно осажденный.

Несчастен я, судьбою обойденный,

но робким быть — невзгода из невзгод.
Лишь этот грех сейчас меня гнетет,
лишь в нем я каюсь, узник изможденный.

Уже сошлись у горла острия,

и, словно высочайшей благостыни,
я жду спасения из ваших рук.

Была немой застенчивость моя,

так пусть хоть эти строки станут ныне
мольбою из четырнадцати мук!

О ДОЛГОЖДАННОЙ ПЕНСИИ