Европейская поэзия XVII века

Людей по внешности суди не больно шибко!
Совет хорош, хотя не нов.
Я всем рассказывать готов,
Как мой Мышонок влип и в чем его ошибка.
Так думаю не я один.
Со мной Сократ, Платон и некий селянин,
С Дуная прибывший, чей облик Марк Аврелий
Изобразил нельзя умелей.
Двух первых знают все, а третий — вот вам он,
Представленный со всех сторон:
Весь волосат и борода густая.
Он вышел, чащу покидая,
Точь-в-точь медведь, когда храпел он много дней
И плохо вылизан. Глаза из-под бровей
Глядят, как из кустов. Носатый, толстогубый.
Вкруг бедер — вервие, а плащ из шерсти грубой.
Такой был городов дунайских депутат,
А, как известно всем, в лихие годы эти
Угла бы не нашлось на свете,
Где, в жажде всем владеть, Рим не держал солдат.
И начал депутат пространнейшее слово:
«Ты, Рим, и ты, сенат, присутствующий здесь,
Сперва молю богов, да слышат глас мой днесь
И не дадут сказать мне ничего такого,
Что лучше не сказать. Без помощи богов
Нетрудно глупостью нажить себе врагов
И много натворить дурного.
Не призовешь богов — нарушишь их закон,
Тому свидетельство мы сами.
Рим доблестью своей немало вознесен,
Но больше — нашими грехами.
И к нам пришел Небес возмездьем он.
Но бойтесь, римляне, быть может, слезы наши
Вам отольются, час пробьет,
И Небо нам оружие вернет.
Тогда мы сбросим рабский гнет
И будет ваш черед испить из горькой чаши.
Ужель вы лучше всех? За что у ваших ног
Лежит и наш народ, и все другие?
Откуда взяли вы права такие?
Вы осквернили чистый наш порог,
Хоть мирно жили мы, возделывали нивы,
Искусством наслаждались и трудом.
А что германцам принесли вы?
Они воспитанны, но и храбры притом.
А будь нажива их кумиром
Иль будь, как вы, свирепа их орда,
Не вы — они бы управляли миром,
Но так бесчеловечно — никогда!
И, право, кто ж не устыдится,
Как римский претор, над людьми глумиться?
Величье ваших храмов — и оно
Позором ваших дел оскорблено.
Ведь боги видят вас и ваши преступленья.
Что показали вы? Презренпе к богам!
Вы жадность довели до исступленья
И в лупанар преобразили храм.
Когда из Рима приезжает кто-то,
К нему уходит все — наш хлеб, земля, работа,
И он на все идет, чтоб этим овладеть.
Уйдите прочь! Мы не желаем впредь
Для вас возделывать полей своих просторы.
Из городов мы убегаем в горы,
Приходим к женам тайно, словно воры.
Медведя встретишь — хоть беседуй с ним!
Рождать рабов мы больше не хотим
И увеличивать для римлян населенье.
А тех детей, что мы успели народить,
Хотим от рабства оградить.
Ваш гнет толкает нас на преступленье.
Уйдите! Расслабленье и порок —
Вот то, что римский нам принес урок.
Германцы, угнетаемые вами,
Насиловать и грабить стали сами.
Другого не пришлось от римлян увидать.
Кто не сумеет золото вам дать
Иль пурпур, может милости не ждать,
Не ждать законности, не встретить снисхожденья
У прокураторов. Боюсь, что эта речь
Вас доведет до раздраженья. Я кончил. Можете на смерть меня обречь
За искренние выраженья».
Так он сказал и смолк.
Весь Рим был восхищен
Красноречивостью, умом, высоким духом
Туземца, так что вскоре он
Патрицием объявлен был, — по слухам,
За речь его в награду. А затем
Сенат указ направил всем,
Да, всем ораторам, такую речь навеки
Принять за образец и в памяти беречь.
Но Рим об этом человеке
Забыл, а с ним забыл и речь.