Супруга Льва скончалась.Все вдруг заволновалось, заметалось.К царю летят со всех сторонСлова любви и утешенья.Весь двор в слезах от огорченья.А царь — оповестить повелевает онО том, что похороны вскоре.В такой-то день и час быть всем, кто хочет, в сборе,Чтоб видеть мог и стар и малПечальный церемониал.Кто хочет? А зачем скрывать такое горе,Когда сам царь ревет с зари и до зари,Да так, что эхо у него внутри.У львов ведь нет иного храма.И следом семо и овамоНа всех наречиях придворные ревут.Под словом «двор» я мыслю некий людВеселый, горестный, а впрочем, равнодушныйКо всем и ко всему, зато царю послушный,Любым готовый стать, каким монарх велит,А если трудно стать, так хоть бы делать вид,Свой цвет менять пред ним и обезьянить даже.Придворные точь-в-точь рессоры в экипаже!Но мы ушли от похорон.Не плакал лишь Олень. А мог ли плакать он?Нет, он был отомщен. Ведь вот какое дело:Его жена и сын — их эта львица съела.Так мог ли плакать он? И льстец один донес,Что слышал смех его, но не заметил слез.А гнев царя, еще и Льва к тому же,Как Соломон сказал, всего па свете хуже.Но ведь Олень читать-то не привык,И что ему до чьих-то слов и книг!И Лев ему рычит: «Презренный лесовик!Смеешься? Плачут все, а ты затеял вздорить!Не буду когти о тебя позорить.Эй, Волки, все сюда, за королеву месть!На тризне надлежит вам съестьИзменника!» Тогда Олень в испуге:«Но время слез прошло! Я плакать сам готовО вашей, государь, достойнейшей супруге.Но я видал ее на ложе из цветов,И я узнал царицу сразу.Я следую ее приказу».«Мой друг! — она рекла. — Настал мой смертный час.Боюсь, что призовут как плакальщика вас.К чему? Когда я там, в блаженных кущах рая,В Элизии живу, среди святых святая.Но царь поплачет пусть. В блаженной вышинеЕго слеза отрадна мне».Весть мигом разнеслась повсюду.Все в крик: апофеоз! Он был свидетель чуду!Олень помилован, представлен к орденам.Прельщайте лестью высших саном,Сном позабавьте их, платпте им обманом.Немилость высшего страшна лишь дуракам.Приманку проглотил — и другом станет вам.