Европейские негры

Прошло несколько лет. Не знаю, хлопотал ли батюшка о примирении с отцом, но вдруг получил он уведомление, что лорд Кембль готов простить его, если он с своим семейством переедет в Шотландию, где жил старый лорд. Мы сели на корабль. Мне было тогда десять лет, сестре четыре года. Через несколько времени счастливо вышли мы на шотландский берег. У пристани ждали нас две кареты, присланные старым лордом, и мы поехали в его наследственный замок. Когда батюшка вошел вместе с нами в комнату, какой-то старик (его злое лицо тогда испугало меня) подал письмо, прочитав которое, батюшка сделался печален. «Друг мой, сказал он матушке, отец мой спешил сюда встретить нас, но занемог на дороге и остановился в одной деревне, за несколько миль отсюда. Он желает, чтоб я немедленно ехал к нему. Я должен исполнить его волю». – Матушка просила, чтоб он взял ее и нас с собою. – «Я боюсь оставаться одна в этом угрюмом замке, среди незнакомых мне людей», говорила она. – «Ужь ночь на дворе и дорога очень-дурна», отвечал отец: «тебе и детям было бы слишком-безпокойно провожать меня. И чего тебе бояться? Ты в своем замке, эти люди твои служители. Завтра до рассвета я буду опять с тобою». Комнаты замка были великолепны, но казались холодны и мрачны нам, привыкшим к легким зданиям Палермо.

Он поужинал с нами, осмотрел приготовленные для нас комнаты и отправился, поцеловав меня с сестрою и обняв матушку. Матушка печально села в кресла и взяла к себе на колени сестру; я смотрел вместе с ними в окно на отъезд батюшки. На дворе стояло несколько служителей с факелами; он сел на лошадь и поскакал; позади его поехал старик, передавший письмо, и несколько человек верхами. Я зарыдал, когда он скрылся за деревьями парка: мне казалось, что батюшку увозят насильно, что ему грозит какая-то беда. Матушка также была очень-грустна. Всю ночь мне грезились страшные сны, и вдруг я вскочил с постели: мне показалось, что около меня раздаются незнакомые голоса; в-самом-деле, проснувшись, я услышал говор в соседней комнате. Сестра также проснулась на этот шум и сидела на своей кроватке. «Что там говорят?» спросил я. «Не знаю», отвечала она, «но матушка там плачет». Я был тогда смел и боек; я бросился к дверям, с криком: «я защищу ее!» – но едва сделал я несколько шагов, как сильная рука схватила меня за плечо; я обернулся, это был злой старик, поехавший с батюшкою. «Куда ты?» спросил он сердито. – «К матушке; она плачет, ее обижают» отвечал я. – «Вишь, какой молодец! ложись-ко спать, да не суйся, где тебя не спрашивают». И с этими словами он толкнул меня к кровати. Никто никогда не бил меня; я вспыхнул; но что мог я сделать ему? и, стиснув зубы от гнева, я сел на кровать и стал прислушиваться. Да, это был голос матушки. Она рыдала, она говорила дрожащим голосом: «Отдайте же мне детей моих! Боже мой, что будет с ними!» И я кричал: «Мама! не бросай нас, мы здесь!» Но вдруг все затихло. Старик раскрыл окно и перегнулся, выглядывая на двор. У крыльца послышался стук колес, шум шагов, раздался крик матушки; я осматривался кругом, ища оружия: я хотел защищаться, мстить злому старику за себя и за матушку. Над моею кроватью висели кинжалы и пистолеты. Я тихо стал на кровать, вынул из ножен кинжал, который висел ниже других, и держал его за спиною. Опять раздался крик матушки: «Отдайте мне детей!» Старик закричал: «Ну, поворачивайтесь проворнее! Везите ее поскорее!» Снова послышался страшный, раздирающий душу стон матушки, хлопнул бич и колеса быстро зашумели по песку. Я крепче стиснул в руке кинжал. Старик закрыл окно и пошел ко мне, говоря: «Теперь приймусь за тебя, щенок: плетка тебя вышколит, будешь у меня шелковый». Я не помнил себя от ожесточения; но я рассчитал инстинктивно, что рука-моя слишком-слаба для удара, – когда он был на шаг от меня, в один миг упер кинжал рукояткою к своей груди и бросился на старика с кровати всем телом. Кинжал до самой рукоятки вонзился ему в грудь. Он упал мертвый, даже не застонал.

– Вы убили его? с испугом сказал Бейль, чрезвычайно-добродушный, несмотря на свои саркастические выходки.