Европейские поэты Возрождения

* * *

На лодке госпожа моя каталась,
И не было вокруг быстрей челна,
И пела песню новую она,
Как только песня прежняя кончалась.

И лодка то у берега качалась,
То с берега была едва видна,
И среди стольких жен в тот день одна
Рожденною на небесах казалась.

Я видел — словно к чуду наших дней,
Исполненные чувством восхищенья,
Тянулись люди к ней со всех сторон.

И пробуждалися в душе моей
Все чувства, и не знало насыщенья
Блаженство петь о том, как я влюблен.

* * *

На мураву присев у родника,
Три ангельских созданья обсуждали
Возлюбленных, — от истины едва ли
Была моя догадка далека.

Струясь из-под зеленого венка,
Густые кудри златом отливали,
И цвет на цвет взаимно набегали,
Послушные дыханью ветерка.

Потом я слышал, как одна спросила:
«А что, как наши милые сейчас
Сюда пришли бы? Что бы с нами было?

Мы скрылись бы от их нескромных глаз?»
В ответ подруги: «Никакая сила
Спасаться бегством не заставит нас».

* * *

Мне имя Данте, Данте Алигьери,
Я новая Минерва, чей язык
Родимым красноречием велик,
Ее ума достойным в полной мере.

Я в преисподней был и в третьей сфере,
Куда воображением проник —
С намереньем последнею из книг
Развлечь потомков и наставить в вере.

Флоренция, моя родная мать,
Мне мачехою сделалась постылой,
Дав сына своего оклеветать.

Изгнанника Равенна приютила,
Ей — тело, духу — Божья благодать,
И зависть пред согласьем отступила.

ЛЕОНАРДО ДЖУСТИНИАН

* * *

Ты помнишь клятвы, полные огня,
Что слух еще недавно мне ласкали?
Когда-ты день не видела меня,
Твои глаза везде меня искали,
И если не было нигде меня,
Сердечко разрывалось от печали.
А нынче смотришь — и не узнаешь,
Раба не ставя бывшего ни в грош.

* * *

Когда б на ветках языки росли,
И дерево, как люди, говорило,
И перья прорастали из земли,
А в синем море пенились чернила,—
Поведать и они бы не могли,
Как ты прекрасна: слов бы не хватило.
Перед твоим рождением на свет
Святые собрались держать совет.

БУРКЬЕЛЛО

* * *

Поэзия и Бритва. Кто кого?
Одна ворчит: — С тобой не сладишь дела.
Ты отвлекаешь моего Буркьелло,
И он не сочиняет ничего.

Другая из стакана своего
Выпархивает на трибуну смело:
— Прости меня, но ты мне надоела.
Вообразила делом баловство!

Не будь меня, и помазка, и мыла,—
Хоть и от нас не больно прок велик,—
Ты голодом его бы уморила.

— Позволь заметить, коли спор возник,
Что ты о пылком сердце позабыла,
А мой Буркьелло сердцем не старик.

Тут я: — Кончайте крик.
Для той из вас я всех дороже в мире,
Кто мне стаканчик поднесет в трактире.

* * *