Европейцы (сборник)

– Она не видит смысла продолжать наши отношения, раз я все еще не дал этому делу законный ход. Она на этом настаивает и очень возмущена, что я этого не делаю. Она говорит, что это единственный верный способ, и считает меня трусом. Она дала мне срок, потом еще один. И теперь говорит, что я слишком много татап позволяю. Она говорит: я мямля и только время теряю. Вот почему она дает задний ход. Понимаете?

– Не совсем. Конечно, вы должны дать ей все, что предлагали; конечно, вы должны быть верным своему слову. Тут двух мнений быть не может, – заявила Фледа.

Смущение, владевшее Оуэном, заметно усилилось.

– Значит, вы находите – как и она, – что я должен напустить на татап полицию?

Смесь нежелания и зависимости, прозвучавшая в его вопросе, вызвала в ней покаянное чувство: она подвела его. Еще хуже – «турнула».

– Нет, нет, еще нет! – вырвалось у нее, хотя, по сути, ничего иного и ничего лучшего она подсказать не могла. – Не кажется ли вам, – спросила она мгновение спустя, – что, если Мона, как вы говорите, дает задний ход, у нее, возможно, очень высокие мотивы? Ей известна огромная ценность тех вещей, которые удерживает ваша матушка, и, желая вернуть вам трофеи Пойнтона, она готова – именно так! – пойти на жертву. Она жертвует помолвкой, которую была счастлива заключить.

Если минутой раньше Оуэн был в замешательстве, то этот аргумент он отвел весьма успешно – настолько успешно, что ответ прозвучал сразу и решительно:

– Вот уж нет. Не из того она теста! Она хочет их для себя, – добавил он. – Хочет знать, что они ее. Ей все равно, буду я владеть ими или нет! И если она их не получит, я ей не нужен. Ничего не нужно, если она их не получит.

Сказано это было крайне категорично. Слушая его, Фледа упивалась.

– Неужели они представляют для нее такой интерес?

– Выходит, что так.

– Неужели они для нее – все, в такой степени все, что и остальное полностью только от них и зависит?

Оуэн взвешивал ее вопрос, словно понимая, какой ответственности требует ответ. Но ответ последовал мгновенно и, что не укрылось от Фледы, был готов уже давным-давно:

– Они никогда не вызывали в ней особенный интерес, пока ей не показалось, что они в опасности. Теперь они у нее из головы не выходят, а если ей что засело в голову… Тут только держись!

Он умолк, не договорив и отводя глаза, словно поняв всю бесполезность словесных изъяснений; впервые со времени их знакомства Фледа услышала, чтобы он так четко что-то объяснял и даже пускался в обобщения. Как удивительно, как трогательно, умилялась она, пока Оуэн в замешательстве молчал, что он оказался способным, пусть наполовину, довести свое обобщение до конца. Впрочем, она сама была пока в силах заполнить оставленные им лакуны: ведь она еще тогда, во время визита Моны в Пойнтон, предугадала, что произойдет в случае катастрофы, которую Оуэн только сейчас узрел. Она еще там собственными глазами видела, что некая мысль засела у его суженой в голове.

– Ну да ладно. Налейте-ка мне чаю! – вдруг совершенно некстати и с излишней фамильярностью закончил он.

Все это время ее чрезмерные приготовления к чаепитию оставались без последствий, и она со смехом – как сама почувствовала, неуместным – поспешила удовлетворить его просьбу.

– Чай, наверное, ужасный, – сказала она. – У нас вообще нет ничего хорошего.

Она предложила ему бутерброд, за который он и принялся, держа чашку с блюдцем в другой руке и разгуливая по комнате. Она и себе налила чаю, но только для виду и без всякой охоты положила в рот кружок засохшего печенья. Ее поразило, что нежелание, владевшее ею в Риксе, лишний раз произнести в разговоре имя бедной Моны, теперь начисто исчезло, и под влиянием обретенной свободы она вдруг решилась:

– Я правильно вас поняла: она обручилась с вами без любви?

Оуэн не отрывал взгляда от Рафаэль-роуд.

– Нет, она любила меня. Очень. Но долго выдерживать напряжение ей не под силу.

– Напряжение? Из-за чего?

– Ну из-за всей этой дрянной истории.

– История, что и говорить, дрянная, и я вполне могу понять, как болезненно она на нее действует, – сказала Фледа.

Ее гость резко повернулся кругом.

– Можете? – Глаза у него засветились. – Можете понять, что из-за этого у нее портится настроение и что она бросается на меня. Она ведет себя со мной так, будто я ей нисколько не нужен!

Фледа задумалась:

– Она мучается от сознания обиды.

– Вот как! Я, что ли, причинил ей обиду? Разве я не делаю все, что могу, чтобы уладить это дело?

С минуту его раздражение против Моны из-за тона вопроса воспринималось как раздражение против Фледы; и это сходство, в свою очередь, обратило внимание нашей юной леди на то, как он красив, когда говорит – впервые в ее присутствии – с таким пылом и употребляет слова вроде «причинять обиду». К тому же его запальчивость еще живее напомнила ей, какой эфемерной оказалась ее помощь.