Европейцы

– Тем… тем, что полюбили Гертруду? – спросила Шарлотта.

– Тем, что я объяснился. Потому что объяснение состоялось, Шарлотта; я не хочу ничего от вас скрывать… Оно состоялось. Конечно, я хочу на ней жениться, в этом-то вся и трудность. Я держался сколько мог; но она так пленительна! Она очень необычна, Шарлотта, я не думаю, что вы ее на самом деле знаете. – Шарлотта снова взялась за вышивание и тут же снова его отложила. – Мне известно, что ваш отец мечтал о лучшей для нее партии, – продолжал Феликс. – И, наверное, вы разделяли его мечты. Вы хотели выдать ее замуж за мистера Брэнда.

– О нет, – сказала Шарлотта, – мистер Брэнд всегда восхищался ею. Но мы ничего такого не хотели.

Феликс удивленно на нее посмотрел.

– Но ведь речь шла о браке?

– Да. Но мы не хотели выдавать ее.

– À la bonne heure! [87] Дело в том, что это очень рискованно. С этими вынужденными браками потом не оберешься бед.

– Никто не стал бы ее вынуждать, Феликс, – сказала Шарлотта.

– Я рад это слышать. Потому что в этих случаях даже самая безупречная женщина невольно начинает думать о том, чем себя вознаградить. На горизонте появляется какой-нибудь красавчик, и voilà! [88] – Шарлотта сидела молча, не поднимая глаз, и Феликс через секунду добавил: – Почему вы отложили туфлю? Мне так приятно смотреть на вас, когда вы вышиваете.

Шарлотта взялась за свою многоцветную канву и с отсутствующим видом украсила несколькими синими стежками большую круглую розу.

– Если Гертруда так… так необычна, – сказала она, – почему же вы хотите на ней жениться?

– Именно поэтому, дорогая Шарлотта. Мне нравятся необычные женщины, всегда нравились. Спросите Евгению! А Гертруда неповторима, она говорит такие бесподобные вещи.

Шарлотта подняла глаза и, как бы желая подчеркнуть укоризненный смысл своих слов, чуть ли не в первый раз на него посмотрела.

– Ваше влияние на нее очень велико.

– И да, и нет! – сказал Феликс. – Сначала, наверное, это было так. А сейчас неизвестно, кто на кого влияет больше: скорей всего, в равной мере. Ее власть надо мной сильна – ведь Гертруда очень сильная. Я не думаю, что вы ее знаете; она такая одаренная натура!

– О да, Феликс, я всегда считала, что Гертруда – одаренная натура.

– Это вы говорите сейчас. Постойте, то ли еще будет! – вскричал молодой человек. – Она нераспустившийся цветок. Дайте мне сорвать ее с отчего древа, и вы увидите, как она расцветет. Я уверен, вы этому порадуетесь.

– Я вас не понимаю, – пробормотала Шарлотта. – Я неспособна, Феликс.

– Но это вы ведь способны понять – я прошу вас замолвить за меня слово перед вашим отцом. Он считает меня, что вполне естественно, легкомысленным малым, богемой, прожигателем жизни. Скажите ему, что это не так, а если когда-то и было так, я все забыл. Я люблю радости жизни, не спорю, но невинные радости. Горе – оно и есть горе. А вот радости, как вы знаете, бывают самого разного толка. Скажите ему, что Гертруда – нераспустившийся цветок и что я человек серьезный.

Шарлотта встала и медленно свернула свое вышивание.

– Мы знаем, Феликс, что сердце у вас доброе, – сказала она. – Но нам жаль мистера Брэнда.

– Ну конечно, вам в особенности! Потому что, – поспешил он добавить, – вы женщина. Но мне ничуть его не жаль. Любому мужчине на его месте достаточно было бы того, что в нем принимаете участие вы.

– Мистеру Брэнду этого недостаточно, – сказала просто Шарлотта и замерла, как бы послушно дожидаясь, не скажет ли ей Феликс еще чего-нибудь.

– Мистер Брэнд теперь не так уж стремится к этому браку, – не замедлил сказать Феликс. – Ваша сестра пугает его; она кажется ему слишком легкомысленной.

Шарлотта смотрела на него умоляюще своими прекрасными глазами, в которых, казалось, вот-вот появятся слезы.

– Феликс, Феликс! – воскликнула она. – Что вы с ней сделали?

– Думаю, она спала, а я ее разбудил!

Судя по всему, Шарлотта не смогла удержать слез; она тут же вышла из комнаты. И Феликс, который о чем-то размышлял, глядя ей вслед, был, очевидно, так жесток, что испытал от ее слез удовлетворение.

В ту-же ночь Гертруда, молчаливая и серьезная, вышла к нему в сад; это было что-то вроде свидания. Гертруде, как оказалось, свидания нравились. Сорвав веточку гелиотропа, она воткнула ее в корсаж; но она не произнесла ни слова. Они шли по садовой дорожке, и Феликс смотрел на этот едва обозначавшийся при свете звезд прямоугольный гостеприимный дом, где во всех окнах было темно.

– Меня немного мучит совесть, – сказал он. – Я не должен был так с вами встречаться – до того, как получил согласие вашего отца.

Гертруда несколько секунд на него смотрела.

– Я вас не понимаю.

– Вы очень часто это говорите, – сказал Феликс. – При том, что мы так плохо друг друга понимаем, надо только удивляться, что мы так хорошо ладим.

– Но с тех пор как вы приехали, мы только и делаем, что встречаемся встречаемся без всех, одни. Когда я в первый раз вас увидела, мы были с вами одни, – продолжала Гертруда. – В чем же разница? В том, что сейчас ночь?

– Разница в том, Гертруда, – сказал, преграждая ей путь, Феликс, – что я люблю вас… люблю больше, чем раньше.