Евсения

А на следующее утро я «оглохла» и «ослепла». Сопровождалось это состояние привычным нытьем внизу живота и привычной же надеждой на необратимость произошедших со мной перемен. Хотя, к ним еще прибавилось одно ощущение. Необычное, незнакомое. И если раньше я в такие, «бабьи дни» представляла себя запертой в глухой темной каморке, то сегодня в каморке той, появился, будто бы… «сквозняк» из-за приоткрытой, совсем чуть-чуть двери. И ветром от того сквозняка мне в мой замкнутый мир струйками понесло какие-то запахи… и даже звуки. Не то шуршание, не то журчание…

— Адона! Я пойду, прогуляюсь. Недалеко, вдоль берега, — и, скинув старые туфли, босиком припустила по траве к озеру.

Остановилась у песчаной кромки воды, из-за хмурой сегодняшней погоды, дымчато-серой и неприветливой, и глубоко вдохнула… Потом еще раз, уже закрыв глаза и откинув назад голову.

Мысли тут же понеслись куда-то, как долгожданно выпущенная стрела, над этой, почти неподвижной, сонной гладью, все дальше и дальше, сначала касаясь ее и отмечая в глубине, где рыбин, а где и просто колышущиеся темные водоросли. Мелькнули над камышами со снующими в них кряквами, а потом круто развернулись обратно. Будто страшась покинуть родную стихию… «Стихию?», — распахнула я глаза, с изумлением обнаружив себя, уже по щиколотки в теплой воде.

— Адона, это… что? — женщина стояла у самого берега, и тяжело дышала. Потом, взмахнула требовательно рукой. — Да иду. Только ты мне объясни… Как это, «отстань»?! Ну, ничего себе, отстань! Со мной леший знает что, творится, а она от меня отмахивается. Ай! И хватит меня бить! Чай, не маленькая уже. И так все мозги поотшибала. Теперь вот мерещится всякое… Ай!.. А вот попробуй, догони сначала!..

Да… Странности продолжались. Зато, появилась нежданная оказия из дома сбежать. И я сейчас снова летела с холма. Только в этот раз, в сторону веси, размахивая в руке берестяным кузовком под дюжину куриных яиц…

Подружка моя нашлась почти сразу, после допроса ее матушки, по локти в муке и младшей сестрицы, по уши в малиновом варенье. Хотя, обе занимались одним и тем же — пирожки стряпали. А вот Любоня… Любоня в это время откровенно отлынивала. На длинном бревне за задним огородным забором.

— Здравствуй, не чихай, — радостно хлопнулась я рядом с ней на прохладное дерево и приткнула сбоку от себя полный яиц кузовок. — А ты чего здесь скучаешь?

— Я?.. — повернула ко мне Любоня свое круглое личико. — Ду-умала.

— И о чем же ты ду-умала? Или о… Подруга, ты чего? — а вот этот выпад стал для меня полной неожиданностью. И, прижав в ответ кинувшуюся мне на шею Любоню, я лишь растерянно замолкла:

— Евся, я ведь сначала думала, ты померла, у-топла, — всхлипнула она мне в быстро намокшее плечо. — Эти трещетки весевые… Пока от них правды дознаешься. А сама к тебе в лес ваш кудесный бежать струсила… Евся, если еще и тебя… — вновь зашлась Любоня.

— А, ну, погоди. Да с чего ты взяла, что я вообще утопнуть могу? Ты вспомни хорошо, еще в детстве мы с ребятней ныряли на спор в Козочке, и я всегда дольше всех под водой могла пробыть. Помнишь?.. А помнишь, как один раз, у себя на озере, я рубашкой за корягу донную зацепилась, и ты успела за Адоной сбегать, пока я оттуда уже голой не вынырнула, и с корягой этой?.. Вспомнила?

— Угу, — отлипла от моего плеча подруга и посмотрела мне внимательно в глаза своими, похожими сейчас на небесную лазурь. — И точно. Тебя вода любит. Ты в ней — как ры-ыбина.

— Вот и я о том. Любит. И утопнуть никогда не даст, — теперь уже на долечку, задумалась и я сама, вспомнив утреннее свое наваждение, а потом решительно тряхнула головой. — Так что, хватит выть. Мы с тобой — подруги на всю жизнь и друг без друга, никуда.

— Угу. И в мутную воду.

— Ну, туда, не обязательно… Ты мне лучше другое скажи. Кроме меня ты кого еще так боишься потерять? — осторожно решила я «подкрасться» к заветной теме.

— Кого? — тут же отстранилась от меня Любоня и я только сейчас заметила на черной головке подруги, сползший к уху венок из одуванов. И где она их насобирать то смогла? Ведь отцветают уже.

— Кого? — настойчиво повторила я свой вопрос. — Любоня, ты жениха своего любишь?

— Я его… уважаю, — потупив очи, поправила девушка сползший венок.

— Уважаешь?.. И откуда слово то такое взяла?

— От отца. Он сказал, что Ольбега надо уважать за то, что он много достиг. И держит себя, как граф. И никому не дозволяет собой помыкать. И я за ним буду, как за каменной оградой.

Вот это то и угнетает, подружка дорогая:

— Значит, как за каменной оградой? А с другой стороны той ограды — все остальные. Кроме…

— Кроме… — эхом выдохнула Любоня. — Евся, я…

— А я тебя, Евся, обыскался! Вот оно вам, наше здрасьте! — пред нами, колыхая на ветру просторной, не по плечу, рубахой, лыбился во всю щербатую ширь Осьмуша. С румяным пирожком в зажатой ручонке — сразу видно, кто ему нужное направление задал:

— И какого лешего я тебе, вдруг, понадобилась? — с явной досадой, но, все ж, удивилась я.