Евсения

Месяц «изок», что в переводе с языческого, означает «кузнечик», а на ладменском государственном именуется июнем, нахлынул в наши края этими самыми неугомонными насекомыми, слышными сейчас отовсюду. Да еще трескотней крыльев стрекоз. И запахом молодых трав и теплым ветром, гуляющим по их верхушкам и шелестящим девственно зеленой, еще клейкой, не припорошенной летней пылью древесной листвой. Да и все, кажется, вокруг, сейчас пело, славя лишь набирающую соки жизнь, разворачивающуюся вместе с новым годовым циклом. По просторному двору неспешно гуляли пестрые куры, косясь глупыми глазами то на устроивших гомон у крыльца ребятишек, то на стружки, кружащие над ссохшимися напольными досками в воздушных вихрях. Серая кошка, свесив с амбарной стрехи лапы, лениво дремала, не обращая внимания на воробьев, устроившихся почистить перья на уличной изгороди. А из двора напротив ветер, как весевой сплетник, порывами приносил тихое женское пение. И какая теперь была разница, кто из местных богов всему этому благолепию покровительствует? Если тихая радость и покой, не бывавшие в моей душе уже очень давно, принадлежали сейчас только мне…

— А-а-а-а!!! Кёнтаврь!.. А-а-а!!! — конец идиллии.

— Галка, ты чего?! — резко развернулась я в сторону крика. Все ж побороло ее всемогущее любопытство — девочка теперь, с глазищами, как две чашки, блажила, застыв у моей покинутой табуретки, и в одной руке сжимала раскрытую книгу, а другую вскинула на… — Это не кентавр. Это не кентавр, говорю! — попыталась я перекричать и ее и вступивших в помощь подружек и зарыскала по двору глазами. — Ох, ты ж у меня сейчас…

Разоблаченный «человеко-конь» сам, кажется, растерялся от такого приветствия, но с места не сдвинулся (ни человек, ни конь). Лишь мешок на голове поправил, чтоб через дыры для глаз сподручнее за происходящим во дворе через изгородь следить:

— Евсения, поди сюда! — тон у парня был явно неуверенным, и он, прокашлявшись, решил его последующим текстом увесомить. — Поди сюда, говорю!

Ну что ж, добился результата, да и я уже нашла то, что искала:

— Сейчас… Галочка, ты успокоилась? — и, дождавшись робкого кивка от дитя, направилась к калитке. — Ну-у?

— Я, это… в Букошь еду, — вновь поддернул он, съехавшую на глаза мешковину и важно продолжил. — Может, там купить тебе… чего? — вот интересно, он на самом деле такой дурень или ему начхать на то, как со стороны выглядит? Загадка для меня… многолетняя:

— Ты зачем мешок на голову напялил, Лех?

— Х-хе, так ты ж сама мне в третейник(3) сказала: «Чтоб я твоей рожи больше не лицезрела»? — нахально просветил меня верзила… Ага, видно он все эти пять дней придумывал, как бы в таком разе извернуться. А я уж было успокоилась… Точно, конец идиллии:

— Да что ты?.. А если бы я тебе и про все тулово сказала, ты б тогда полностью в него влез? — не по-доброму поинтересовалась я, подходя к всаднику еще ближе.

— Да не-ет, — с сомнением протянул тот, видно прикидывая в своем «младенческом» уме и такой поворот. — Так что с покупками то? Может, бусы из бисера, або серьги? Ты говори, Евся, не стесняйся.

— Какое там стеснение? — под возрастающее хихиканье за моей спиной, сделала я еще шажок к коню. — А вот такие же мне купишь? — и оттянула от правого уха, закрученную в тяжелый крендель косу.

— Какие? — радостно свесился из седла парень, придерживая на макушке завесу.

— А ты слезь… и тогда лучше разглядишь.

Еще раз просить «смельчака» не пришлось, и в тот же миг он предстал передо мной во всей своей многовершковой красе:

— А, ну, покажь?

— Ага… — сделала я, напротив, два шага назад, чтоб сподручнее было размахнуться, выдергивая в это время из-за спины, зажатую в другой руке метлу.

— Ага-а… Ты чего?.. Евсения!

— Пыль из мешка буду выбивать, конь ты кудлатый! — и саданула от всей души первый раз. — И чтоб я тебя всего целиком больше не лицезрела!.. И чтоб не слыхала тоже!.. И чтоб… — замахнувшись в третий раз, лишь на долечку задумалась, чем воспитуемый тут же воспользовался, взмыв обратно на своего гнедого:

— Евся! Ты дикая! Но, я ж тебе когти пообстригаю, так и знай! — уже скача по широкой улице, прокричал он, на ходу сдергивая дырявую мешковину с кудрявой светлой головы.

— Скачи-скачи, кёнтаврь!

— Лех, лучше мне леденец купи! — высыпала вслед за мной на дорогу хохочущая во весь рот ребятня… А ведь, не знает, дурень, как рисковал… Да и я… еще пуще. Оттого и обозлилась не на шутку.

— Дядька Кащей! — оборвали мои хмурые мысли новые детские крики, но, в этот раз, приветственные — к нам, с другой стороны улицы, покачиваясь, будто от ветра, шел сутулый хозяин здешних хором…