Евсения

«Кащей», в переводе со все того же, означает «пленник», что к приближающемуся сейчас старику имело прямое отношение, правда лет одиннадцать тому назад. Тогда, с горы, в которую весь Купавная своей единственной улицей почти упирается, сошла снежная лавина, вызванная неизвестными сотрясениями горных пород. Хотя, многознающие утверждают, что причиной тому явлению стали «темные» дела, происходящие в соседних с нами землях Озерного края. Будто там какую-то пещеру обвалили, ходы в которой на много миль вдоль всех Рудных гор простирались. Но, не то важно. А важно, что на самом гребне той лавины, и прямиком в огород нашего порядника и заехал на своих полозьях, тогда еще Терех, промышлявший на пару с подельником «черными» перекупками(4). Подельнику повезло больше, хотя, судить о том сложно, ведь его судьба для нас неизвестна. А вот наш «счастливчик» переломал себе обе ноги, перейдя, сначала в ранг «пациента» весевой знахарки. А уж потом ему на выбор и была предоставлена судьба — либо быть торжественно сданным государственным властям, либо остаться здесь и стать частью местной языческой общины, коей, по большому счету, глубоко начхать на отсутствие у нового своего члена даже паспорта. Главное, чтоб у него в наличие имелись: незлобливый нрав, умелые руки и, хотя бы уважительное отношение к многоликому божественному «хороводу»(5). А обращение «Кащей» так и зацепилось, сначала за местные языки, а потом уж надежно осело и в головах, что с годами привело к тому, что и сам бывший Терех при знакомстве стал представляться по новому, языческому имени. Благо, за пределами веси его значение мало кто знает.

— Ой, л-ли, — расплылся, при виде такой дружной компании, воротившийся хозяин, а потом прищурил на меня свои большие осоловелые глаза. — Чисто Мокоша(6) с дитями ты, Евсения и при хозяйстве.

— Ну, уж, — в ответ беззлобно фыркнула я, однако, тут же перевернув метлу к низу прутьями.

— Дядька Кащей, а мы про люде-коней сегодня читали. Ты нам такие же свистульки вырежешь?

— Ага, всем, окромя Галки, а то ей опять примерещится.

— Сам ты… Дядька Кащей, а мне тогда с птичкой. А я ее дома сама разрисую. У меня и краски есть, — обступили старика со всех сторон дети, дергая его, то за помятую рубаху, то за полное липовых заготовок под такие же забавы лукошко… Интересно, а где ж он «накатить» то успел? Не иначе, как с пастухом опять под березами об устройстве мира беседовали:

— А, ну-ка, всем помолчать! — напомнила и я о себе. — Докладываю: в ваше отсутствие на вверенном мне для просвещения дворе… — бросила я быстрый взгляд по притихшим ребячьим физиономиям. — ничего безгодного не произошло. Дети вели себя примерно. Книги — все в сохранности.

— А Лех в личине? — подала голос смуглая Жула, но тут же была одернута за жидкую косицу:

— Так-то ж за калиткой было. Молчи.

— Ну, раз вы такие молодцы, — сделал Кащей вид, будто он не только слабо видит, но, и слышит. — добро, смастерю вам свистульки с люде-конями, — а потом закончил, уже через радостный визг. — Евсения, ты-то завтра придешь?

— А у вас опять дела? — тоже повысила я голос.

— Да просто приходи. Я буду чадам читать, и ты тоже послушаешь. Или выросла уже из познавательных книжек?

А что мне ему ответить? Не выросла я. Да только в книжках этих, не про таких, как я написанных, больше вопросов, чем ответов, дать которые мне здесь некому:

— Будет время, приду. И за новое лукошко благодарствую… Ой, а, где ж я его оставила-то? — и подорвалась назад к высокому крыльцу, приткнув по дороге в прежний угол свое «воспитательное орудие»…

От Кащея мы возвращались, сначала все той же шумной «компанией», постепенно по дороге отпочковываясь каждый в свой двор, и оставшись, в конечном счете, на пару с трещащей без умолку Галочкой. А как же иначе, когда столько за день впечатлений, которыми требуется поделиться и в самых мельчайших подробностях. Но, сегодня, пришлось мне дитё расстроить:

— Нет, милая, я к вам не загляну. Так и передай от меня Любоне, что, мол, торопилась она сильно, потому как Адона гневаться будет, — девочка хлопнула пару раз своими, точь-в-точь, как у моей подруги, голубыми очами и внесла предположение:

— Так и пусть она… гневается, тетка Адона. Все равно ж, накричать на тебя не сможет.

— О-о, зато, как посмотрит, — в ответ засмеялась я, разворачивая ее в сторону далекого, в самом начале улицы, терема. — Иди ко, краски на свистульку разводи, — сама же свернула в ближайший, ведущий вон из веси проулок, и тут же добавила шагу, болтая в руке пустым берестяным лукошком.