Евсения

— Я ведь правда спешила, да только, у Кащея пришлось задержаться. Забегала лишь книжку ему отдать, пока батюшка Угост не возвратился, а пришлось детишек развлекать. Ой, а кого я еще видала… — Адона с прищуром посмотрела на меня, развернувшись от дровяной плиты, и взмахнула в воздухе ложкой. — Ага, — правильно рассудила я, сей поощряющий знак. — Тетка Галендуха велела тебе кланяться и благодарить за настой от костной ломоты. И просила еще его сделать, — теперь взгляд моей няньки выражал большой вопрос. — Ну да. Видно, за мужем своим не уследила опять, — ехидно скривилась я, соображая в это время, по каким событиям еще Адону не просветила… Оставалось лишь последнее. — А еще я Леха видала…И не только видала. Ну, Адона. И не надо на меня так смотреть. Тебе ли не знать, что ничего путного из этого не выйдет? Тем более, после того, как он ко мне лобызаться полез, — вспомнив обстоятельства шестидневной давности, брезгливо передернула я плечами и с вызовом посмотрела на женщину. — Ты же знаешь, что у дриад свои принципы и, если мы и лобы… целуемся, то только по любви… И даже такие, как я. Тем более, такие, как я… — закончила, уже хмуро отвернувшись к окну, и услыхала сбоку от себя глубокий вздох Адоны.

Принципы… В одной из «умных» книжек Кащея есть их определение. Получается, что именно наши принципы устанавливают правила нашей же жизни, и как скелет тулово, ее поддерживают. Я за свой «нелобызальный» принцип держалась всеми конечностями, решив для себя, что, если когда-нибудь отступлюсь от оного, то и все остальное тяжко вымученное примирение с собственной неприглядной сутью развалится без этого важного опорного «скелета». Были, конечно, у меня и другие принципы. Например, поменьше болтать и побольше слушать. Или, относиться ко всем представителям мужского рода, как к осиному гнезду над головой, но это, на каждый день и не всегда они, к сожалению, исполнялись — то рот не вовремя открою, то палка в руках не вовремя окажется (или метла)…

— Ой! Адона, ты чего?.. Да ладно, ем уже, — и подвинула еще ближе тарелку с наваристыми зелеными щами…

Уклад нашей приозерной жизни был простым и понятным, не смотря на сложность исполняемых батюшкой Угостом волховецких ритуалов. Все дело в нас с Адоной. Мы, как создания сугубо лесные и жили по законам этого самого леса: вставали с солнцем, ложились с ним же и день свой выстраивали, исходя из насущных ежедневных потребностей, не обременяя себя заботами об урожае, скоторождаемости и моровых болезнях во всей ближайшей округе. И это было единственно правильным — жить, как сорная трава по своему жизненному циклу, не думая о дне завтрашнем и не расписывая свое будущее. Хотя, для таких, как мы ближе, конечно, сравнение с деревьями. Да только не пускали они меня к себе. Кровь моя, разбавленная красным ручьем инородности, не позволяла полного нашего «соития». Слыхать, я их слыхала — голоса приглушенные, скрипучие или наоборот, распевные, а порой так просто шепот, а вот остальное было недоступно. Особенно в «бабьи дни». Тогда все мои нехитрые навыки будто совсем отмирали, уступая место слепоте и глухоте, через которую смотрят на мир обычные, не обремененные природной магией люди. Но, как ни странно, я в этом своем болезненном состоянии видела радость, надеясь каждый месяц, что в утро одно не вернется ко мне шелестящий «шепот» за окном и смогу я, как моя подружка, Любоня, беззаботно петь и чирикать, да о простых человеческих радостях мечтать. Но, нет, все повторялось с той же цикличной закономерностью, с какой встает и садится светило, а значит, быть мне и дальше неприглядной сорной травой…

И сегодняшний день, отмеченный очередной «встречей» с настырным Лехом да книжными рассказами о кентаврах подходил к концу, завершаемый традиционным нашим с нянькой ритуалом — расчесыванием моей гривы. Фу ж ты, волос (ну их, этих кентавров). Адона подходила с сему занятию всегда с большим радением и гребень в мои светло русые «волны» запускала, будто сказку рассказывала, загадочно улыбаясь собственным мыслям.