Евсения

— Ну и чем я так отвратительно пахну? — уточнил в мое правое ухо, мужчина. — Ты мне в шею фыркаешь.

— Что? — оторвала я от его плеча голову… И когда только пристроить то ее туда успела? — Чем пахнешь? — а, действительно, было здесь что-то странное. — В общем-то, «вкусно»… пахнешь — можжевельником и полынью. А еще… чесноком, немножко. И раньше я у тебя этой чесночной «добавки» не замечала.

— Чесночной? — удивленно хмыкнул мужчина. — Так я его и не ел. И вообще… Знаешь, что я хотел тебе сказать?.. Я, когда был ребенком и чего-то очень сильно боялся…

— А с чего ты взял, что я тебя боюсь?

— Ну, не меня, а незнакомой окружающей обстановки, — терпеливо продолжил мужчина. — То, представлял всегда, что я — в домике. Воображаемом домике. И мне сразу становилось легче.

— Ты — в домике?

— Угу…

— С крышей, стенами и окнами?

— Угу. И обязательно с крепкой дверью.

— А окна там большие… И чтобы занавески на них прозрачные колыхались от теплого ветра. А на гладких досках пола — узорные солнечные лучи. А за этими окнами — лес. Красивый, с высокими деревьями. И озеро рядом… Или река… И крыльцо высокое. Обязательно, высокое… А еще внутри, чтобы был большой камин… с приступочкой…

— Евсения… Ну ты даешь…

— А что?.. Сам же сказал… «в до-ми…ке»…

Сначала я расслышала громкое гусиное гоготание. И уже на грани яви и сна успела подумать, что, наверное, мы доехали до моста через реку Вилюй. А потом…

— Любоня, а мы… где? — с прищуром огляделась вокруг себя, стягивая с плеч чужую кожаную куртку.

А поглядеть, действительно, было на что — большущая деревня Монжа «радовала» сейчас мои проснувшиеся глаза на все обозримые стороны. Потому как находилась я в самом ее центре: в чужой, устланной соломой телеге, в тени под кленом, растущем на крутом речном берегу, в густой листве которого чирикали сейчас беззаботно воробьи. И то, что спросонья приняла за гусиный гогот на реке… в общем то, им и было. С одной лишь разницей — мост мы, по всей видимости, проехали давным давно.

— О-о, доброго вам утречка, — обернулась ко мне подружка, болтающая сейчас ногами с покатого борта телеги, и закинула в рот семечку. — А я уж думала, ты до вечера продрыхнешь.

— Любоня, да я в жизни нигде не спала, кроме своего леса. А тут… сидя на коне с чужим мужиком, да еще на полном ходу? — зевая, примостилась я рядом, и уже внимательнее вокруг осмотрелась.

Телега, на которой мы с подругой сейчас восседали, стояла, раскинув оглобли, в сторонке от длинной деревенской площади. И по всей видимости, торговой. Потому как с противоположной от дороги стороны, нас сейчас с остальным «миром» разделяющей, красовались в такой же длинный ряд лавки. Хотя, я бы сказала, «настоящие терема» — с высокими крылечками, какие у нас в Купавной есть лишь в Любонином порядничьем доме (да и то — в единичном числе), и ажурными фронтонами. И возле этих лавок сейчас била ключом жизнь… Интересно, если так выглядят обычные ладменские деревни, то какие же тут го-ро-да?

— Евся, ты рот то закрой.

— Что?.. — рассеянно глянула я на невозмутимую подругу. Ну, конечно, она у нас «путешественница бывалая» — два раза аж в самом Бадуке была.

— Спрашиваешь: «Как уснуть могла у чужого мужика под крылом»?.. Я бы, Евся, на твоем месте Стахоса «чужим» звать перестала, — отстранила она рукой потянувшуюся к семечкам Дулю. — После того, как Хран тебя еле от него оторвал.

— То есть как это: «еле оторвал»? — недоуменно уставилась я на подружку.

— А ты во сне его руками намертво обхватила. Думали, вместе с его безрукавкой тебя укладывать на телегу придется, — добавила она масла в огонь. — Так что, какой он теперь тебе «чужой»? Самый, что ни на есть, «близкий».

— Та-ак, — с явным удивлением осмотрела я, поднеся к глазам, свои руки. — Вот стыдобище то… Слушай, кстати, а где они сами? И провожающий где?

— А-а, лошадь тебе уехали покупать и запасы в дорогу. Давно уже. Думаю, скоро вернутся.

— Как это, «уехали»? А деньги? Мне Адона специально для таких целей их дала. Я бы и сама… могла, — в конец затухла я.

— Она бы смогла, — с усмешкой толкнула меня плечом подруга. — Учись жить по-новому, Евся. Учись принимать от других дары и учись им доверять.

— Тебя Мокошь этому научила?

— Ага. И она тоже… А еще жизнь, — многознающе вздохнула Любоня, поправив в ухе сережку с жемчужиной. — А дружок твой усвистел куда-то. Сначала здесь крутился, а потом, будто увидал кого и сорвался со всех ног. Или что там у него?

— Копыта там у него, — вновь завертела я головой.

И как раз вовремя. Чтобы заметить, как здоровенный мужик с корзиной в руке, спустившийся с крыльца одной из лавок, вдруг, хлопнул свою поклажу на землю и басом заголосил: