Эвтанатор (Записки врача)

- Алексей Дмитрич, - сказала строгим, но предательски дрожащим голосом. - Мы решили. Помогите ему, а потом - мне.

Я покачал головой.

- Я не смогу, Олимпиада Петровна. Одна смерть еще как-то может сойти с рук, а две подряд, да еще со следами инъекций... Вы уж простите.

Она села за кухонный стол и беззвучно заплакала. Это продолжалось, как мне показалось, очень, очень долго. Потом раздался слабый зов Афанасия Неофитовича. Я не сразу понял, что он говорит, только когда подошел, догадался по губам:

- Сынок!..

Я вколол ему омнопон - сразу две ампулы. Он успокоился и уснул. Дыхание было неровным, со свистом. И лицо угрожающе синело, губы сжались в белые ниточки.

Вернувшись на кухню, я сказал, отводя глаза:

- Я принесу вам все, что нужно сегодня ночью. И научу, что нужно сделать.

Она вцепилась в мою руку и стала трясти ее, всхлипывая и долго не выпуская.

- Поставьте... потом... две свечки у Николы Морского...

* * *

Я не буду описывать в подробностях то, что делал в ту печальную ночь. У старика вены были исколоты - так что можно было смело вставлять иглу Дюфо. Капельницу я устроил с помощью вешалки-треноги. И повернул вентиль.

Олимпиада Дмитриевна, которой я тоже сделал укол омнопона, глядела полусонными-полубезумными глазами. Она сидела напротив Афанасия Неофитовича, на стареньком стуле, сложив руки на коленях и поставив ноги в вязаных тапочках на вязаный же круглый половичок.

- Долго это? - шепотом спросила она. И вздохнула. - Ему же не больно, правда?

- Нет. Вы же видите - он спокойно спит.

Тянулось время. Когда кончился один флакон, я подсоединил другой. Вернулся на кухню, выпил принесенной с собой водки.

Олимпиада всхлипывала за стеной. Потом всхлипывания стали переходить в подвывания. Я поежился. Не услышали бы соседи, не подняли шум... Впрочем, если услышат - хорошо. Подтвердят нашу версию.

Когда я вернулся в комнату, Афанасий Неофитович не дышал.

Конечно, это еще ничего не значило. Я хотел снова уйти на кухню, но Олимпиада Петровна вдруг сказала:

- Хватит ему. Вы уж простите, Алексей Дмитриевич, но я...

Тут она поднялась и пошла к телефону, висевшему на стене в прихожей. Я не двинулся следом. Я ждал.

Когда же послышался сдавленный голос: "Алло! Это "скорая"? - я в два прыжка оказался рядом со старушкой, отнял трубку и прикрыл ее рукой.

- Зачем же вы, Олимпиада Петровна?

- Надо же вызвать "скорую"... В морг отвезти... - растерянно пробормотала она.

- Не надо, - сказал я и повесил трубку.

Она отступила к входной двери.

Она тяжело дышала, и круглое лицо ее блестело от пота.

- Что же вы, Алексей Дмитрич, - тихо сказала она. - Насильно меня будете, да?..

Я отвернулся. Пошел к Афанасию. Вынул иглу, снял с вешалки флакон, поставил на тумбочку. Пощупал пульс, заглянул под веко. Черт его знает, сто лет при мне никто не умирал. Я уж и забыл, что и как делается в таких ситуациях...

Когда повернулся, Олимпиада Петровна стояла позади, в центре комнаты, опустив голову. Она стояла прямо посреди круглого половичка, нахохленная, как птичка, опустив руки со скрещенными пальцами. Под люстрой серебрились редковатые волосы. - Знаете, Алексей Дмитрич, - вдруг тихо сказала она. - Я ведь во время войны в особом отделе служила... И чем только нам там ни приходилось заниматься!.. Все временем оправдывали, войной.

Говорили: так надо. Надо, чтобы одни голодали, а другие получали сносный паек. Чтобы по одному доносу человека везли в Серый дом. Чтобы расстреливали только по подозрению в шпионаже. Или даже в малодушии... Много греха у меня на душе, - тут она быстро взглянула на меня и вздохнула. - Я мне ведь тоже в рай хочется. Верю я в Бога, не верю - это неважно.

Важно, что за грехи все равно придется ответ держать...

Я выбежал на кухню. Руки тряслись и бутылка зазвенела о стакан, когда я наливал водку. Выпил. Закурил. Делалось тяжело, муторно и страшно.

Внезапно сигарета выпала из пальцев: в комнате что-то стукнуло, потом заскрипело и наконец, зашипело - звуки мне показались оглушительными. А потом, сквозь скрежет и шипенье, раздалась оркестровая музыка и нежный женский запел: "Уехал милый надолго... Уехал в дальний город он... Пришла зима холодная, мороз залютовал. И стройная березонька поникла, оголенная, замерзла речка синяя, соловушка пропал...".

Я выбежал в комнату. На столе играл древний патефон - тот, что в виде чемоданчика, с заводной ручкой. Неестественной быстро кружилась черная пластинка с большой красной наклейкой. Игла, похожая на обойный гвоздь, скрежетала и шипела, но все же извлекала из черной допотопной пластмассы звуки человеческого голоса.

А вокруг патефона тихонько, по-старушечьи, кружилась Олимпиада Петровна и вполголоса подпевала.

- Перестаньте, Олимпиада Петровна! - сказал я севшим голосом.

И повторил громче: - Перестаньте! Соседи услышат!..

Она повернулась ко мне, кивнула. Иголка-гвоздь с визгом съехала с пластинки.