Эвтанатор (Записки врача)

Она снова затопталась на половичке, изображая танец, слегка надреснутым голосом запела:

— Пропали три свидетеля, три друга у невестушки, и к сердцу подбирается непрошенная грусть…

Она покачнулась, схватилась за край стола. Я было подхватил ее, но она оттолкнула меня с неожиданной силой:

— Промчатся вьюги зимние! Минуют дни суровые! И все кругом наполнится веселою весной… И стройная березонька листву оденет новую, и запоет соловушка над синею ре… кой…

Она сползла на половичок, потянув за собой со стола скатерть вместе с патефоном.

Патефон с грохотом упал на пол, раскрылся, пластинка брызнула во все стороны черными брызгами. Прижав скатерть к груди, вперив глаза в потолок, Олимпиада Петровна силилась выговорить:

— За даль… нею околицей… за моло… дыми вязами мы с милым, расстава… яся клялись в люб…

И внезапно замолчала.

За спиной послышался шорох. Я обернулся и волосы зашевелились у меня на голове: на своей постели приподнимался Афанасий Неофитович. Глаза у него были раскрыты, пальцы скрючены, лицо перекошено страшной судорогой. Он протянул руки вперед, открыл рот, что-то попытался сказать… Чудовищное напряжение исходило от этой неподвижной каменной фигуры. И, кажется, я расслышал:

— И было… три… сви… де… те… ля…

Он хотел допеть любимую песню, но внезапно со стуком захлопнул рот и упал на спину.

* * *

Впопыхах я собрал все свои инструменты, лекарства, склянки.

Запихал в „дипломат“ и стакан, из которого пил, и кое-как заткнутую бутылку с водкой, даже пепельницу сунул туда же.

Схватил куртку, шарф и, не оборачиваясь, выскочил из квартиры.

В несколько секунд сбежал по лестнице вниз, спугнув какого-то бомжа, который спал под батареей на площадке между этажами, — выскочил во тьму и только тут перевел дух.

* * *

Ни на другой день, ни на следующий ничего не происходило. Я работал, как обычно, в напряжении ожидая, что за мной вот-вот придут „оттуда“, или, по крайней мере, вызовет заведующая… но нет.

И только в субботу, когда поликлиника была полупустая и я раньше обычного закончил прием, в коридоре Инесса на ходу сказала:

— Ой, Алексей Дмитриевич, вы слышали? Старик со старухой покончили с собой!

Я остановился, глядя на нее во все глаза.

— Ну да, покончили… — Инесса слегка попятилась. — Передозировка омнопона, представляете? Сами себя кололи…

Наркоманы.

Я молчал, и Инесса еще неуверенней добавила:

— А я думала, вы уже знаете. Они ведь с вашего участка…

* * *

Оказывается, соседям все-таки показался подозрительным ночной шум. Они вызвали „скорую“ и милицию — но только вечером следующего дня. Взломали двери. Их нашли на полу — лежали, обнявшись, на осколках допотопной патефонной пластинки…

Это все, что я узнал. Больше о них не вспоминали.

Но мне и теперь, спустя много лет, время от времени чудится старческий дрожащий голос:

— Алексей Дмитриевич! Зачем же вы нас отравили?..

И белый укоризненный палец тычет мне прямо в лоб. А я каждый раз теряю дар речи, и не успеваю, не могу сказать правду: я никого не травил. То, что я ввел Афанасию Неофитовичу, было обычным солевым раствором, абсолютно безвредным даже для инфарктника. Если от него что и разорвется — то уж скорее не сердце, а мочевой пузырь.

И единственное, что меня успокаивает — это вычитанная в детстве фраза: „Они жили долго и счастливо, и умерли в один день“. А можно ли не только жить, но и умереть счастливо?..

* * *

Через некоторое время все это постепенно забылось. Я подумывал купить дачу, но по-умному, так, чтобы лишний раз не засветиться. Странно бы было лимитчику, не проработавшему и года, внезапно разбогатеть. А по-умному можно было сделать, лишь имея большие деньги.

Зарплата — слезы, клиенты либо нищие, либо прижимистые. И тут подвернулось новое дело. Я уже говорил, что у меня было два участка, а тут, в начавшийся сезон отпусков, на меня свалили еще и третий. Передовик же, да и доверие начальства, сами понимаете.

Вот на этом чужом участке я и пришел по вызову к смертнику.

Мужик едва за сорок умирал от рака. Жена его от переживаний слегка, и в тот момент тоже была в больнице, а меня встретила племянница.

Симпатичная девица, за двадцать. Приехала к родне откуда-то из Сибири, за больным дядей поухаживать. Ну, как это бывает, заодно получила временную прописку, и заодно уж — не пропадать же прописке! — нашла подходящую работенку в райзеленхозе, поступила в техникум, на вечерний.

Она была выше меня ростом. И, по-мужски прислонившись к косяку, смотрела, как я ставлю укол.

От мужчины скверно пахло. И в комнатке, где он лежал, воздух был затхлый и мертвый.

— Вы бы хоть проветрили здесь, что ли, — сказал я. — Да и помыть бы его не мешало.

Девица дернулась:

— Вот вы и помойте!.. — потом тихо добавила: — В морге обмоют…

Благо, больной был под кайфом и ничего не слышал.

Я покачал головой.

— Понимаю, вы устали — но нельзя же так…

— А как? — нервно спросила она. — Я здесь и так из милости живу, вместо служанки. Чуть что не так: „езжай в свою Татарку!“ — это станция такая, в Новосибирской области. А тут еще слег совсем. Он же мне покоя не давал, пока мог. Да и сейчас еще…