Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт

– Вы знаете, Аня моя любимая женщина. Я ей это ни разу не говорил. И, наверное, не скажу. Не люблю пафоса.

Вера понимала, как важны были бы для Анны эти слова именно сегодня. Будто запоздалое признание с того света. Она и хотела их передать, но сейчас была так рассержена, что ничего не сказала, а только сухо попрощалась и с облегчением выскочила за дверь. Всю дорогу домой ее била дрожь от внутреннего холода. Хотя она чувствовала сосущий голод, но есть ничего не стала. Зато залпом выпила три больших чашки обжигающего и очень сладкого чая. И дрожь унялась. А Анну она больше никогда не видела.

***

В самолете место Анны было под литерой А. «О, у окошка», – машинально порадовалась она. Самолет взлетел, накренился, пролетел над Тель-Авивом, сверкнуло под солнцем Средиземное море.

Рейс Тель-Авив-Цюрих продолжался уже около часа, в иллюминаторе были видны только облака. До похорон Рувы оставалось еще четыре часа. Много. Но теперь она, даже если бы захотела, не могла на них быть. И желания не было, хотя чувство вины из-за этого она испытывала, несмотря на все сказанные позавчера Вере слова. Кажется, она тогда сильно расстроила эту милую женщину. Но ладно. Сейчас надо сосредоточиться на главном. Точно ли она ничего не забыла? Анна в сотый раз открыла небольшую сумочку, в которой плотно лежала куча бумаг. Она снова пересмотрела их, сверяя по списку, который сжимала в левой руке. И снова убедилась, что нет, ничего вроде не забыла. «Начинаем обратный отсчет», – сказала она про себя.

***

Когда они впервые заговорили об этом? Давно. После визита к Эфраиму и того ужасного разговора, когда Рува попросил ее стать его кайсяку. Тогда она в ужасе отказалась. На какое-то время они вроде бы закрыли эту тему.

Но потом он, да и она, снова и снова к ней возвращались. К ней и к почти маниакальной мечте самой Анны «жить долго и умереть в один день».

Анна вспомнила, как Рува впервые рассказал ей о Стефане Цвейге и его жене.

– Они приняли яд и умерли в объятиях друг друга.

– О, вот прекрасная смерть! Да, так бы я хотела. Только это все же самоубийство, а я бы предпочла от естественных причин.

– Вот видишь, ты уже торгуешься? – улыбнулся тогда Рува. – Без самоубийства трудно. Можно было бы в автокатастрофе, если это можно считать естественной причиной. Но машину мы с тобой не водим, увы…

В тот вечер они больше об этом не говорили. Но вскоре эта жуткая тема, которую они стали обозначать «Умереть в один день», стала для Анны привычной.

Особый ужас у нее вызывал такой «легкий и быстрый» способ, как просто выкинуться из окна:

– Да, быстро, но как только я себе представляю ужас, который испытываешь в этот момент, то под ложечкой начинает сосать, и ноги подкашиваются. Ведь пусть всего несколько секунд, но пока летишь, это, наверное, кажется вечностью. И такое успеваешь передумать, такой страх испытать, что нет – лучше не надо. А асфальт все ближе, и ты бы уже рада все переиграть. Ан нет, уже ничего не изменить. Нет, лучше как-нибудь по-другому.

– Врачи сказывают, что живым «до цели» не долетаешь. Почти сразу разрывается сердце, – говорил ей Рува. – Револьвер лучше. Хотя тот самый миг, когда нажал на курок… Кто знает, может он тоже длится целую вечность. Да и где его достать, револьвер?

Они перебирали и отвергали один за другим самые разные способы свести счеты с жизнью. Повеситься? Нет, не годится. Все тот же момент, когда отбрасываешь табуретку и повисаешь… Вот эта изменчивость времени, которая субъективно может растягиваться на века. Да, потом все кончается. Но этот миг может оказаться страшнее любых страданий.

– К тому же это не эстетично, – говорил Рува.– Расслабляются мышцы кишечника и мочевого пузыря. И ты висишь, весь мокрый и обкаканный. Нет, идеальный вариант – цианистый калий. Но где его взять? Остается только два способа – таблеток наглотаться (только чтобы с гарантией) или газ включить и спать лечь. Самое милое дело. Вот только большой вопрос – сможешь ли ты потом заснуть? Боюсь, что нет. Вскочишь и закроешь конфорку. Так что ничего не будет, кроме головной боли и тошноты.

– Знаешь, Рува, если бы нас сейчас кто-нибудь слышал, решили бы, что мы с тобой два безумца. Что по нам психушка плачет. Может, и не зря бы решили. Ведь только послушать, о чем говорят два относительно интеллигентных и не слишком даже старых человека, – зябко поеживалась Анна.

Рува ей на это возражал:

– Я думаю, об этом все говорят. Или хотя бы думают. Если не боятся думать. Да и потом нас ведь никто не слышит. Разве что господь бог.

***

Самолет себе летел. Его моторы деликатно и убаюкивающе гудели. Анна слышала мирное посапывание пассажиров рядом с ней и сзади, а сама вспоминала, когда же впервые в этих их безумных разговорах возникло слово «эвтаназия»? Не как метафора эмиграции, а по-настоящему… Это было несколько лет назад. Тогда все чаще стали о ней говорить. Само звучание этого слова вызывало в ней рефлекторный ужас. «Да, словечко не лучше, чем метастазы. Такое же змеиное «З», – привычно подумала она.

Поначалу Рува, помнится, был настроен скептически: