Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт

Если выйдя из дома, что-то забывала и надо было возвращаться, она всегда смотрела в зеркало. Стучала по дереву, трижды сплевывала, чтобы не сглазить. Она верила, что бывают сны в руку. И, вообще, сны нельзя рассказывать, иначе они сбудутся. Но сейчас не удержалась.

— Мы с тобой катаемся на лодке, а ведь я никогда на ней не каталась. И это, кажется, в тот день, когда мы с тобой познакомились. И река та же. Ты гребешь, на днище плещется вода. Совсем немного. Но я подбираю ноги, чтобы не замочить кеды. Я почему-то в кедах. Вдруг вода начинает хлестать изо всех щелей. И вот я уже по колено в воде. А ты куда-то исчез. Я начинаю искать, но тебя нигде нет. Вдруг под сидением я вижу такой белый пластмассовый шарик величиной с теннисный. Он плавает в воде, и в нем воды полно. Там, где вода, шарик темный и только вверху, где еще осталось немного воздуха — белый. И я понимаю, что ты внутри этого шарика. И надо тебя освободить, а то ты задохнешься. Я пытаюсь вскрыть этот шарик. Но он не поддается. Я ломаю об него ногти и думаю как-то отрешенно: «Нет, уже не успею». И такая на меня наваливается тоска… А шарик вдруг превратился в ракушку. Я легко ее открываю, но там много песка. Я начинаю его разгребать. Сначала руками, а потом вдруг появляется детская такая пластмассовая лопатка. Я начинаю, что есть сил, рыть ею. Но песка так много, как в Сахаре. А лодки уже нет. Я стою на коленях. Песок горячий. Вокруг меня уже целые отвалы. Я понимаю, что тебя в этом море песка не найти. Но продолжаю судорожно копать. И вдруг отрываю. Ты маленький и такой засушенный, как мотылек. Я страшно боюсь, что поврежу тебе, что-то у тебя отломится. Я осторожно тебя освобождаю от песка и поднимаю на ладони. Ты такой невесомый и… неживой. Тут я просыпаюсь в ужасе и в слезах. Говорю же, дурацкий. Не надо было рассказывать…

— И вправду похожие сны, — сказал после долгой паузы Рува. — Словом, исход один — или расстреляют, или скелетик в песке.

— Ах, ерунда это все… — снова повторила Анна. — Вот пройдешь курс облучения, и все как-то образуется…

Она чувствовала, что ее голосу не хватает убедительности. И вдруг, возможно, впервые, поняла, что и сама в это не верит.

* * *

Через несколько дней Рува почувствовал сильную боль в печени и в ноге. Они снова поехали в больницу. Врач увеличил дозу обезболивающих. Они вышли из кабинета. А потом Анна сказала, что забыла какие-то бумажки, и уже одна кинулась обратно.

— Доктор, что же делать? Может, операция?

— Нет, операция бесполезна. Только увеличит мучения. У него же… метастазы. По всему телу…

Анна встала и пошла к двери, чувствуя, что шатается. Но, выходя в коридор, постаралась сделать беззаботное лицо.

— Что сказал доктор? — спокойно и даже как бы с улыбкой спросил Рува.

— Ничего не сказал. И о чем? Я только взяла бумажки и вышла.

— Долго же ты их брала. Полчаса прошло.

День ото дня боли становились все сильнее. Но вечер пятницы был хорошим. И Рува впервые за эти дни спокойно уснул.

* * *

А утром в субботу у Веры дома раздался телефонный звонок. «Кто это в такую рань?» — раздраженно подумала она. Это звонила Анна:

— Рува ушел.

— Куда ушел? — спросонья не поняла Вера.

— Нет его больше. Умер. Во сне. Кажется, не мучился. Болей у него с вечера не было. Я еще подумала, что лекарства помогли. Даже заснула. А когда проснулась, он уже был весь холодный. Нет, не мучился…

— К вам приехать? — спросила Вера.

— Да, если можно. — Вера услышала, как на другом конце провода голос дрогнул. — Мы… Я буду рада.

Вера кое-как привела себя в порядок и поехала. Она автоматически вела машину, а в голове вдруг всплыли строчки израильского поэта Ханоха Левина, случайно прочитанные когда-то:

…Кто нарушил шабат, тот сгинет в шабат.
Тот сгинет в шабат от боли и страха крича.
И ничто его не спасет, ни главврач, ни два главврача,
Ни сестричка, чьи груди пропахли от разных микстур.
Ни даже молитва, что он произнес в Йом Кипур

Вера едва прикоснулась к звонку, как дверь распахнулась, словно Анна стояла около нее.

— А, это вы, — сказала она с некоторым, как Вере показалось, удивлением и умчалась куда-то. Вера не знала, что ей делать. Она закрыла входную дверь и прошла на кухню, где довольно долго сидела в замешательстве. Потом услышала:

— Где же вы?

Голос Анны звучал чуть ли не капризно. Потом она вбежала в кухню и нетерпеливо сказала:

— Пойдемте же, пойдемте скорее — посмо́трите на него. Он такой спокойный, такой красивый…

И снова бросилась назад. Вера робко пошла следом.

Рувим лежал на кровати, аккуратно до груди укрытый одеялом. А над одеялом сияла белизной рубашка. Он, действительно, лежал спокойный, даже умиротворенный.

— Вот, рубашку ему приготовила свежую, — говорила Анна. — И одеялом прикрыла, чтобы не мерз.