Евтушенко: Love story

«Всемирными русскими были изначально Андрей Рублев, Пушкин, Ломоносов, Петр Первый в его плотницкой ипостаси. Всемирными русскими были Лев Толстой, Герцен, Чайковский, Шостакович, Пастернак, Сахаров, учившие нас делать все, чтобы силы подлости и злобы были одолены силами добра. И всемирными русскими стали не только в собственной стране, но и во многих странах — Андрей, Белла, Володя, Роберт, воевавшие для будущих поколений — лишь бы среди них оказались поэты, которые бы не позволили нашему народу остаться в замшелой гибельной изоляции от всего остального мира. Зачем нам, русским, неестественно придумывать национальную идею и сколачивать наспех какие-то команды для этого? Все лучшее в русской классике — и есть наша национальная идея. Эта идея в словах Достоевского выражена ясно и просто — когда он говорил о самом мощном, сильном, человечном качестве Пушкина, это два слова: “Всемирная отзывчивость”».

Не стало поэта,
                           и сразу не стало так многого,
и это неназванное
                          не заменит никто и ничто.
Неясное «это»
                        превыше, чем премия Нобеля, —
оно безымянно,
                           и этим бессмертно зато.
Не стало поэта,
                   который среди поэтического мемеканья
«Я — Гойя!»
                      ударил над всею планетой в набат.
Не стало поэта,
                         который писал архитекторствуя,
                                                                       будто Мельников,
вонзив свою башню шикарно
                                              в шокированный Арбат.
Не стало поэта,
                    который послал из Нью-Йорка на «боинге»
любимой однажды дурманящую сирень
и кто на плече у меня
                                под гитарные чьи-то тактичные «баиньки»
в трамвае, пропахшем портвейном,
                                                въезжал в наступающий день.
Не стало поэта,
                       и сразу не стало так многого,
и это теперь
                     не заменит никто и ничто.
У хищника быстро остынет
                                      его опустевшее логово,
но умер поэт,
                     а тепло никуда не ушло.
Тепло остается в подушечках пальцев,
                                                                  страницы листающих,
тепло остается
                        в читающих влажных глазах,
и если сегодня не вижу
                                    поэтов, как прежде, блистающих,
как прежде, беременна ими
                                             волошинская Таиах.
Не уговорили нас добрые дяди
                                                  «исправиться»,
напрасно сообщниц ища
                                            в наших женах и матерях.
Поэзия шестидесятников —
                                                 предупреждающий справочник,
чтоб все-таки совесть
                                 нечаянно не потерять.
Мы были наивны,
                          пытаясь когда-то снять Ленина с денег,
а жаль, что в ГУЛАГе, придуманном им,
                                              он хоть чуточку не пострадал,
ведь Ленин и Сталин чужими руками
                                         такое смогли с идеалами нашими сделать,
что деньги сегодня —
                                     единственный выживший идеал.
Нас в детстве сгибали
                                      глупейшими горе-нагрузками,
а после мы сами
                             взвалили на плечи Земшар,
                                                         где границы как шрамы, болят.
Мы все твои дети, Россия,
                                      но стали всемирными русскими.
Мы все, словно разные струны
                                                 гитары, что выбрал Булат.

(«Не стало поэта…»)