Ежевичная водка для разбитого сердца

Она подошла ближе, и отец, думая, что его поцелуют, подставил щеку, но она вместо этого взяла у него из рук бутылку, сделала долгий глоток и выкрикнула в сторону озера долгое победоносное: «Вуу-ху-ху!», на которое, даже не зная, в чем дело, откликнулся Ной.

– Ты можешь поверить? – спросила она Максима.

– Обалдеть.

– Я знаю! – Она бросилась ему на шею, и мне подумалось, что, если бросаться с такой частотой, к концу вечера, пожалуй, шей не хватит.

– Но… хм… что же ты решила насчет ребенка? – спросил Максим, который был в курсе всех подробностей ее фантастического плана.

– Придется отложить до будущего года, – сказала Катрин. – Только не говори мне, Максим Блэкберн, что это к лучшему и что если для меня работа важнее ребенка, то я плохая мать, о’кей?

Упираясь подбородком в плечо Катрин, которая так и не разжала объятия, Максим энергично замотал головой: «Нет, нет, нет». Мы с Никола переглянулись и потихоньку дали друг дружке пять: этого нельзя было говорить Катрин, но мы вздохнули с облегчением, узнав, что непорочное зачатие откладывается на год.

– Нечего давать друг дружке пять за моей спиной! – сказала Катрин, отпустив наконец Максима. Она уперла руки в бока и рассмеялась над нашими смущенными физиономиями. – Вот видите? У меня безошибочное чутье. БЕЗОШИБОЧНОЕ!

Она умчалась и, добежав до конца причала, прыгнула одетая в воду.

От солнца оставался лишь крошечный краешек на горизонте, когда Одреанна, каким-то чудом оторвавшись от Феликса-Антуана, подошла ко мне.

– Правда здорово, что ты с Максом, – сказала она.

Я уставилась на нее с удивлением и восторгом: она закончила фразу точкой.

– И что ты с Ф-А, тоже здорово.

– Знаешь, я ему сказала, сколько мне на самом деле лет.

– И что?

– Он все равно меня любит.

Она сияла.

– Вот видишь?! – сказала я.

– Вижу.

Мы постояли молча, пока солнце не скрылось за горизонтом, потом переглянулись и не сговариваясь побежали на верхний этаж. Легкая быстроногая Одреанна опередила меня и первой добралась до большого окна. За почерневшим горизонтом еще мерцал последний солнечный луч.

– Ну? – спросила Одреанна, отдышавшись.

– Что – ну? – Я все еще с трудом переводила дыхание.

– Что ты будешь теперь делать?

– С Максом?

– Нет, с твоей работой. Папа сказал, что ты больше не будешь писать биографии.

Я действительно сообщила моему издателю, что не хочу больше быть негром. Фантометта закрывала лавочку.

– Буду писать, – ответила я.

– Что писать?

– Не знаю. Я не хочу больше писать чужие истории. Буду писать свои.

– Ты напишешь свою биографию? – спросила Одреанна, тоном давая понять, что находит эту идею как нельзя более БУ.

– Нет… не биографию, детка. Мои истории. Истории, которые придумаю я.

Я услышала за спиной шаги.

Это был Максим, он тихонько подошел и обнял меня сзади. Я говорила ему о фокусе с солнцем, которое для того, кто живет в башне в десять тысяч этажей, никогда не заходит. Он уткнулся подбородком в мое плечо.

– А о чем они будут, твои истории? – спросила Одреанна.

– Не знаю, – сказала я, вздрагивая от прикосновений Максима, который целовал меня в шею. – О том, что все возможно.