Ежевичная водка для разбитого сердца

Его поступку – на этом сошлись мы все – не было прощения. Даже если ему искренне жаль, без устали повторяли мы. Я спрашивала себя, не решаясь поделиться с друзьями, долго ли смогу удержаться на этой реваншистской позиции. Личный опыт подсказывал мне, что, как только друзья лягут спать и пройдет действие текилы, мое негодование может, увы, растаять, как снег на солнце…

Ну и ладно!

Зато сейчас я была полна праведного гнева и радостно посылала проклятия на голову Флориана: его рациональность и его жалость оскорбляли меня.

Выдвигалась идея, что он не мог не подозревать, что столкнется со мной, нарисовавшись в баре Нико. Но это предполагало подлинную жестокость с его стороны, а я слишком хорошо его знала, чтобы исключить такую возможность. Он мог быть обидно холоден, мучительно непреклонен, но он не был жесток. И он был хорошо воспитан – даже до смешного хорошо: его вежливость и маниакальная забота о том, чтобы не поступить неуместно или некорректно, были для меня неиссякаемым источником шуток в пору нашей совместной жизни.

«Значит, он просто идиот», – пришла к выводу Катрин, когда мы исключили жестокость как двигатель его действий. И правда: было ли другое объяснение, кроме глубокого идиотизма, чтобы оправдать такой поступок?! Я так боялась, как бы кто-нибудь из моих друзей не сказал это раньше меня, что сама воскликнула: «Любовь! Любовь делает человека идиотом!» Катрин и Никола промолчали, но переглянулись, и этот взгляд не ускользнул от меня. Если чертова хипстерша выразила желание пойти в бар Нико, может ли быть, что Флориан, обычно такой предусмотрительный, как ни в чем не бывало надел пальто, сказав себе: «Она никуда не выйдет»?

Что до моего самочувствия… до этого мы еще не дошли. Мое настроение – увы, я это слишком хорошо понимала – могло измениться с минуты на минуту. Я подозревала, что Никола особенно хочется знать: есть ли у меня безумное желание позвонить Флориану? Или допускаю ли я, что безумное желание позвонить Флориану у меня появится – что, в сущности, одно и то же. Я опять предвосхитила их тревожный вопрос, заверив, что не имею, по крайней мере сейчас, никакого желания звонить моему бывшему. Я слишком на него зла! Да и потом вряд ли позвоню: я слишком горда. «Торжественно обещаю вам, что не стану сегодня ночью прятаться под одеяло с телефоном», – сказала я им. Это обещание я дала и себе, потому что остатки здравого смысла подсказывали мне, что делать этого не следует ни в коем случае. Пусть потомится, черт бы его драл. «Пусть почувствует себя виноватым, – сказала я Катрин и Никола. – Все равно это национальный вид спорта в Германии».

Конечно же, я надеялась, от всей души надеялась, что он перезвонит. Что оставит еще сообщения, одно другого сокрушеннее! Но об этом я не говорила. Я прекрасно знала, что друзья и так догадываются о моих мыслях.

Около половины девятого Никола сходил за Ноем в соседнюю квартиру. Они с Эмилио ходили есть гордитас и польо асадо[28] в маленький ресторанчик в Розмоне, и на груди у Ноя красовался значок с изображением Че. «А мы голосуем лево, а?» – спросил он с порога, и, закрывая дверь, мы услышали смех Эмилио.

Никола уже начал отвечать:

– Мы голосуем… да, мы голосуем лево, но…

– Мы голосуем лево, потому что хорошие люди слева! – радостно перебил его Ной.

– Это не так просто, – сказал Никола.

– Нет, очень просто: хорошие слева, а плохие справа.

– Не обязательно…

– Ну… технически это, пожалуй, верно, – вмешалась Катрин.

– Нет, технически это совершенно неверно! – возразил Никола. – Ной… дело в том, что… конечно, я, например, разделяю ценности, близкие к левым, но… это не значит, что… дело в том, что это очень важно, чтобы… тебе надо развивать критическое суждение, понимаешь?

Когда дошло до «критического суждения», мы с Катрин рухнули на диван от смеха.

– ЭЙ! Я пытаюсь объяснить моему сыну важные вещи! – заявил Никола на полном серьезе, уходя за Ноем в его комнату.

– В чем-то он прав, – сказала я.

– Забей! Да здравствуют левые!

– Нет, я хочу сказать, что Никола прав.

– Чума, – ответила Катрин, язык у нее начал заплетаться. – Тебе бы понравились в восемь лет лекции по политологии вместо сказки на ночь?

Я улыбнулась. Когда мне было восемь лет, отец укладывал меня спать не со сказкой, а с непристойными анекдотами, от которых я покатывалась со смеху, пока моя мать читала в гостиной.

– Моя мать! – воскликнула я, вспомнив о ней.

– Что твоя мать?

– Так ведь моя мать говорила с Флорианом! Сейчас я ей позвоню.

Но трубку никто не брал. Я посмотрела на часы. Около девяти – она, наверно, в театре. А автоответчика у нее, конечно же, нет.

– Выпьем еще? – предложила Катрин.

– Нет, не стоит… И вообще, я, наверно, пойду спать.

Переживания этого дня вдруг навалились на меня, как тонна – как тысяча тонн – кирпичей. В гостиную вышел Ной, очаровательный в пижамных штанишках с надписью «Монреаль Канадиенс». Он побежал в ванную чистить зубы и вернулся к нам примерно через восемь секунд.

– Хм, – хмыкнула Катрин. – Что-то недолго ты чистил зубы.