Ежевика в долине. Король под горой

Тристан смутился и промолчал. У него была одна восторгающая мысль, которую он даже думать боялся, не то чтобы озвучивать. У послушников не было личных мечей. Тренировались они на деревянном оружии. Тристан часто использовал дубовый клевец, и за оружием нужного образца пришлось пробираться в спортивный зал к арсеналу. Были еще турнирные стальные, но не заточенные клинки. Только вот их достать, тем более вынести из Пальеры, было невозможно. Полностью облачившись, Тристан пробежался в душевые к зеркалу. Оно было миниатюрным, со следами окислившейся амальгамы. На какое расстояние ни отойди, а себя разглядеть, да еще в полный рост, было невозможно. Тристан наспех постарался отрепетировать выражение лица, с которым предполагалось предстать перед дамой. А потом втянул ноздрями воздух, и в этот момент сам себе показался взрослым мужчиной. Ему подумалось, впервые за эти дни, что все происходящее с ним действительно странно, слишком сложно, даже неправильно. Но ни одна эта мысль не отвернула его от задуманного плана. Напротив, раззадорила. Тристан впервые находил себя особенным.

Он вышел из Пальер-де-Клев до того, как школяры закончили завтрак и начали разбредаться по аудиториям. До Ворклого озера он шел молча, слушая песни Ситцевого рыцаря, довольного, что в безлюдном лесу ему позволено петь во все горло. И он уж расстарался. Тристан добрался до берега, когда уже стемнело и прохладный вечер превратился в стылую ночь. Он не сделал ни единого привала. Сам не знал, куда торопится. У берега озера он сложил себе небольшое спальное место и костер возле него. Отужинав, принялся сооружать алтарь: подкатил к воде массивный валун, начертил на нем знак по научению Ситцевого рыцаря, постелил скатерть, так же бережно пригладив края, легшие на землю, как каждое утро разравнивал постель. Поверх убранства поставил чашу. В котелке разогрел мед и оставил томиться у огня. Взглянул на небо. Среди ярких звезд сложно было не заметить большой желтый диск луны. Возможно, еще даже не полночь. Тристан прилег, попросив Ситцевого рыцаря разбудить его через три часа.

– Знаете ли, я-то разбужу, – недовольно ворчал он. – Но я, прошу заметить, не будильник. И не часы с кукушкой.

– Я это учитываю, – согласился Тристан. – И потому буду вдвойне благодарен, если вы не забудете меня разбудить до первых жаворонков.

Тристан засыпал с небывалым теплом в груди. В нем росла мечта, какой он ранее никогда не имел. Он был окрылен и счастлив настолько, что не мог решить, хочет он спать или ему не терпится приступить к ритуалу. Но долгая дорога измотала его, и Тристан уснул быстрее, чем принял решение. Сон опустился на веки мягко, словно перетек из реальности в воображение Тристана. Он все еще брел по лесу, преследовал кого-то, кто оставлял следы от двух пар маленьких копытцев, как у козы. К ним присоединились и другие следы – оленьи, медвежьи, собачьи, беличьи. Но Тристан искал человеческие следы. Их не было. Тогда он оглянулся назад. Он искал свои следы. Их не было. Или же они были, но, страшно подумать, звериными. Испуганный Тристан побежал. Но ноги увязли в болоте. Ему было страшно, он утопал. «Хватайся!» – позади на берегу стоял Гаро, он протягивал ему ветку. Ухватись за нее Тристан, и друг его вытянет. На помощь подоспели и остальные ребята, с ними пришел наставник. Они участливо звали Тристана, но был зов намного требовательнее. Зов, звучавший с болот. Тристан повернулся, но голос мгновенно ему приказал: «Смотри на свои сапоги». Тристан уже погряз в болоте по грудь, а потому ответил: «Простите, моя леди, я не могу». Тогда он поднял взгляд. Тристан не мог разглядеть девушку перед ним, но знал, что там стоит фея с ежевикой в волосах. Тристан чувствовал, что его плечи погрузились в вязкую топь. Больно было вздохнуть. А девушка, ради которой он пришел сюда утонуть, притянула Тристана за голову и поцеловала. Он задыхался, но нисколько не жалел о такой смерти.

Сон оборвался сбивчивым мычанием Тристана и резким рывком, с которым он сел на плащ-палатке. Он проснулся быстро и ощущал себя растерянным. А еще в нем всколыхнулось неуместное и постыдное чувство. Внезапное замечание Ситцевого рыцаря только прибавило неловкости.

– Рано проснулись, – сообщил он.

– Пожалуйста, дайте мне подумать, – сказал Тристан, вытирая холодный пот со лба и век.

– О чем? Вы вольны думать вслух, если вам это поможет.

Тристан подтянул колени к груди. Так, сидя, молчал какое-то время. Вокруг было тихо по меркам того, кто вырос в Пальер-де-Клев в общих спальнях. И все же легко плескалось озеро, изредка ухали совы, ветер скрипел деревьями.

– Не знаю, – наконец произнес он. – Я думал, что испытываю одно чувство, а оказалось… Оказалось, оно обычное. Наверно.

Речь Тристана сочилась растерянностью, а потому Ситцевый рыцарь не стал над ним подшучивать.

– Обычное – это верно, но что же в нем плохого, в таком чувстве? – спросила кукла. – Пусть фея, пусть и дама, но живая женщина, не статуя ведь. Было бы странно любить ее иначе.

– Странно, – повторил Тристан. – Я и не говорил вам ни разу, что люблю ее.