Ежов. Биография

Жуковский был одним из четырех соратников Ежова, перешедших вслед за ним из партийного аппарата в НКВД в конце 1936 года. Тучи над его головой сгущались уже давно, но Ежову, пока он был в силе, удавалось прикрывать своего заместителя. Дело в том, что в биографии Жуковского имелось «темное пятно», связанное с его политическими колебаниями в начале 20-х гг., когда в период внутрипартийной дискуссии 1923 года он придерживался взглядов троцкистской оппозиции и голосовал за резолюцию троцкистов. Этого обстоятельства Жуковский не скрывал, упоминал о нем в заполняемых им служебных анкетах, а также в ходе партийных чисток. Однако в 1937–1938 гг. сам факт приверженности кого-то, пусть даже в прошлом, троцкистским идеям, выглядел почти как настоящее преступление. Недовольство тем, что в окружении Ежова в НКВД работают такие сомнительные в политическом отношении люди, как Жуковский, Цесарский, и некоторые другие, высказывал в последнее время и Сталин. В конце концов с появлением в НКВД Берии невозможность защищать своих ближайших помощников стала для Ежова вполне очевидной, и он принял решение перевести Жуковского, так же как и Цесарского, из Москвы, где они были все время на виду, куда-нибудь на периферийную работу. Цесарский, как уже говорилось, был в середине сентября назначен начальником Ухто-Ижемского лагеря НКВД, а Жуковский, по предложению Ежова, получил в конце сентября 1938 г. должность начальника Риддерского полиметаллического комбината в Казахстане. Из-за необходимости передать дела своему преемнику, Жуковский к новому месту работы сразу выехать не смог, а когда наконец освободился, был уже выписан ордер на его арест.

В начале ноября настала очередь Отдела охраны. За месяц до этого Берия санкционировал арест заместителя начальника отдела Б. Я. Гулько. После непродолжительного запирательства тот «признался», что является участником антисоветской организации, созданной бывшим наркомом внутренних дел Г. Г. Ягодой, и назвал работников Отдела охраны также якобы вовлеченных в заговор. Об этих показаниях в отделе не знали, но изменение, отношения к себе почувствовали сразу. Начальник отдела И. Я. Дагин жаловался коллегам, что замечает резкое изменение отношения к нему, что Берия не вызывает его для доклада и что его подчиненных арестовывают без согласования с ним. При таких условиях, заявлял Дагин, он работать не может и будет настаивать, чтобы была назначена комиссия для проверки работы отдела, чтобы все убедились, каких результатов он как начальник отдела сумел достичь за сравнительно короткий срок.

Особое беспокойство вызывало у Дагина то, что составленный им план охранных мероприятий, в связи с празднованием 21-й годовщины Октябрьской революции, Берия изменил, отклонив заодно предложения Дагина по персональному составу ответственных за охрану Красной площади в дни предстоящих торжеств. Это было расценено им как выражение политического недоверия и свидетельство предстоящего вскоре ареста. Ежов, к которому Дагин обратился за разъяснениями, подтвердил, что вопрос об аресте руководства Отдела охраны уже поднимался Берией, но пока его удалось от этой идеи отговорить. Сам Берия, вызвав Дагина к себе, заявил, что вполне ему доверяет и вообще никаких претензий к работе отдела не имеет. Тем не менее, когда в ночь с 4 на 5 ноября 1938 г. Ежов и Берия находились на докладе у Сталина, Берия вновь поднял вопрос об аресте «заговорщиков» из Отдела охраны. Попытка Ежова доказать, что это затруднит обеспечение порядка в дни предстоящего праздника, успехом не увенчалась, и, получив согласие вождя, Берия в ту же ночь арестовал всех, кого хотел.

По всей видимости, на том же совещании у Сталина Берия получил санкцию на арест и некоторых других руководящих работников НКВД, в частности начальника Оперативного отдела И. П. Попашенко, арестованного в тот же день, начальника Управления НКВД по Ленинградской области М. И. Литвина и других.

Своему ближайшему соратнику М. И. Литвину Ежов позвонил 10 ноября, предложив приехать в Москву с материалами для утверждения в должности начальников районных отделов НКВД. Причина вызова показалась Литвину странной, и он поинтересовался, нельзя ли повременить с отъездом три или четыре дня. Ежов ответил, что нельзя, и дал понять, что от него это не зависит. На следующий день Литвин позвонил и снова стал выяснять, нельзя ли ему задержаться. Ежов ответил отказом, и тогда Литвин как бы в шутку спросил: «Так что же мне собираться с манатками?». Ежов, который в это время уже был уверен в том, что его телефон прослушивается, ничего не ответил, и Литвин понял все сам. Вечером 12 ноября, за несколько часов до намеченного выезда в Москву, он застрелился у себя на квартире, оставив две записки, содержание которых до сих пор не известно^{427}.

Это было второе за неделю самоубийство руководящего работника НКВД: 6 ноября, получив приказ явиться к Берии и предвидя, что будет арестован, застрелился начальник Управления комендатуры Кремля Ф. В. Рогов.