«Меня никогда не впечатляла клубная жизнь, — говорит Трауэр. — Я шел туда, находил себе кого-нибудь и поскорее сваливал, чтобы заняться сексом. Мне не близка танцевальная культура. Я воспринимал ее как нечто, возникшее вместо уличного поиска сексуальных приключений. Мне нравилось техно, если оно выносило мозг, но все это не имело особого значения. Я считал, что такая музыка слишком полагается на „мамочкин ритм“, как говорил Капитан Бифхарт. К тому же, у техно есть досадное свойство всасывать в себя музыкальные вкусы людей, словно какая-нибудь черная дыра. Я стал замечать, что некоторые мои друзья с очень широкими интересами в музыке теперь слушали только это „бум-ца бум-ца“, занудное до слез. Когда в работы Бэланса и Слизи начал просачиваться дух эйсид-хауса и рейва, я пришел в ужас; мне совершенно это не нравилось. Песни вроде „The Snow“ — пустая трата времени, они звучат, словно старая танцевальная музыка, и я ни разу не слышал, чтобы ее ставили в клубе с еще какой-нибудь танцевальной ерундой. Техно задержалось в Coil ненадолго, но на эту тему у нас были, что называется, „оживленные дебаты“. Наверное, парни считали меня унылым идиотом, а я думал, что они превращаются в завсегдатаев диско, употреблявших тонны Е и не способных отличить хорошее от всего остального. В этой музыке чересчур много усредненности, и мне не нравилось, что она затягивает моих друзей, вынуждает их терять свою индивидуальность, растворяться в каком-то жалком „движении“. На определенном этапе Бэланс и Слизи почувствовали то же самое, поскольку оставили это течение и взяли более новаторский, личный курс, в итоге оказавшись там, где находятся сейчас. „Это могло быть массовым заблуждением, — соглашается Бэланс, — но нам представлялось верным какое-то время за этим понаблюдать“.
Работа над альбомом 1991 года
Бэланс вспоминает, как ему привиделись личиночные остовы, восстающие в студии, словно огромные мумии. Казалось, они стремились попасть в одно из подсобных помещений Британского музея. Через студию ряд за рядом проходили трехметровые амазонки и вавилонские цари. „Я видел, как они сидят, касаются друг друга, беседуют, — тихо рассказывает он. — Все отчетливо ощущали, что внутри что-то происходит. Мы со Стивом сидели и смотрели на всех этих существ, притворявшихся богами, и Стив сказал: ну их к черту, мы туда не пойдем. И мы действительно не заходили в студию целых четыре дня. Из карри появлялись кроты, и я понял, что смотрю на них уже очень долго, поскольку они начали покрываться шерстью. Четыре дня мы боялись войти в студию, потому что там были все эти шевелящиеся цари“.
„Мы сидели в комнате рядом со студией, и нас действительно посещали на протяжении нескольких часов, — подтверждает Трауэр. — Но при галлюцинациях фигуры и лица обычно мерцают, то возникают, то пропадают, а эти существа множились, наполняли комнату и не исчезали, если вы смотрели прямо на них. Через окно в студию, где Слизи работал над одним из треков, друг за другом проходили цари и святые. Я видел ацтеков и кого-то вроде скандинавов. Мы с Бэлансом обратили внимание, что каждый новый персонаж выглядит для нас обоих совершенно одинаково. Мы начали сравнивать, и у нас действительно обнаружилось единство, четкое, последовательное слияние сознаний. Это продолжалось очень долго. Вы видели фигуру, а другой описывал ее именно так, как она для вас выглядела. И дело здесь не во внушении — оно не при чем, у нас было много времени разобраться в происходящем. Этот опыт позволил мне принять более широкое, мистическое мировоззрение после долгого периода экзистенциальной пустоты; я полагал, что есть лишь ум, способный бесконечно разнообразно описывать тупик. Запись
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное