Ф. М.

– У батюшки, на Садовой. Его позавчера карета сбила.

– Ваш отец ведь титулярный советник? – блеснул осведомленностью Заметов.

– Был, – тихо проговорила она, смахнув слезы. – Выгнали его, потому что пил сильно.

– Понятно. И что же, сильно он убился, от кареты-то?

– В ночь умер, – еще ниже опустила голову девушка и опять заплакала. – А дома ни копейки… Жена его, моя мачеха Катерина Ивановна, не в себе. То кричит, то хохочет. Деточки сами не свои от страха. Там ведь трое: девяти лет, семи и шести. На кровати покойник. Хоронить не на что…

Александр Григорьевич тоже заморгал глазами и уж не смог далее выдерживать официальный тон.

– Так как же вы? – участливо спросил он, попутно оглядывая комнату.

Это было до чрезвычайности убогое помещеньице, главным предметом в котором являлась кровать с железными шарами, а единственным украшением картинка над кроватью, явно вырезанная из иллюстрированного журнала. Очевидно, гравюрка эта с изображением каких-то танцующих француженок, должна была придавать ложу продажной любви вид лихости и легкомыслия, но справлялась с этою задачей не вполне успешно.

– Господь помог, – ответила Мармеладова и вдруг подняла на письмоводителя глаза, уже не заплаканные, а ярко, по-особенному засветившиеся. – Человек один, который вместе с другими батюшку принес, из-под кареты, мачехе денег дал. Все, какие у него были, хотя сам очень бедный. На гроб хватило, самый простой. На отпевание. И еще Катерина Ивановна даже поминки затеяла. Они нынче вечером будут, а я ей помогала… Только сейчас вернулась.

Здесь письмоводитель вспомнил о цели своего прихода и приступил к собственно допросу.

– Известно ль вам, что… покровительница ваша, – это слово Заметов подобрал не сразу, – госпожа Зигель вчера убита у себя на квартире?

– Слышала, – тихонько ответила Соня. – Упокой Боже ее душу…

– Для вас это, я полагаю, облегчение. Теперь вы свободны, – произнес он еще по дороге заготовленную фразу, да так и впился глазами в личико Мармеладовой.

Та лишь вздохнула.

– Какая уж тут свобода, сударь. Больная мачеха и трое детишек. Их пропитать надо, одеть-обуть, за комнату ихнюю давно не плачено, хозяйка ругается… Нет уж, судьбы не избегнешь. Кем была, тем и буду. Мне уж госпожа Ресслих, чья квартира, – Соня неопределенно качнула головой в сторону запертой двери, – предлагала… Она, как и Дарья Францевна, девушек держит. Видно, надо соглашаться…

Дверь, на которую она указывала, чуть скрипнула.

– Сквозняки здесь. – Мармеладова зябко повела плечиками, хотя, на взгляд Заметова, в комнате было довольно душно. – Не привыкну никак.

– Хм, – откашлялся Александр Григорьевич, чувствуя, что ему перестает нравиться роль сыщика, но тем не менее пытаясь взять бодрый тон. – Однако ж не всё в жизни так ужасно. У вас, наверное, имеется какой-нибудь друг, который хотя бы отчасти скрашивает неудовольствия, сопряженные, то есть проистекающие…

Запутавшись в оборотах и смутившись, он сбился, не договорил.

– Нет у меня никого. Да и кто к такой в друзья пойдет, посудите сами, – спокойно возразила Соня.

Заметов сконфуженно пятился к выходу.

– Ну, хорошо… Ваши ответы полностию удовлетворительны, – бормотал он. – Более не обеспокою. А по поводу вашего батюшки примите мои самые искренние… Быть может, я со своей стороны могу чем-нибудь…

– Благодарю. – Соня провожала его до двери. – Теперь всё устроилось. Да и Родион Романыч обещал прийти…

– К-кто?

Заметов так и обмер.

Сзади снова раздался скрип, и девушка на секунду обернулась.

– Сквозит. – Тень извиняющейся улыбки мелькнула по бледному лицу. – Родион Романович Раскольников – это человек, который нам помог. Я вам рассказывала. Он студент, впроголодь живет, а все свои деньги нам отдал. Он очень благородный и очень-очень умный, – с внезапным жаром продолжила она. – Я давно… Я никогда таких не встречала. Я, кажется, сильно обременила его. Наговорила всякого, слезами своими расстроила. Стыдно. Но он ничего. И сегодня вечером беспременно обещался на поминках быть. Он не обманет, я знаю.

– Наговорили ему всякого? – медленно, пытаясь унять гонку мыслей, повторил Александр Григорьевич. – То есть, стало быть, про историю… – Он хотел сказать «падения вашего», но посовестился. – Про жизненную историю вашу тоже?

Она поняла и опустила голову.

– Да, всё ему рассказала. Сама не знаю, что на меня нашло.

– А…

«А он что?» – захотелось теперь спросить Заметову, однако делать этого, пожалуй, не следовало. Порфирий Петрович нипочем бы не выдал своего сугубого интереса к личности подозреваемого.

– Ну-ну, – с видимым равнодушием протянул письмоводитель, хотя сердце у него в груди так и попрыгивало. – Пойду. Пора-с.

Проводив посетителя, Мармеладова вернулась в комнату совсем ненадолго. Собрала в узелок какие-то мелочи, трижды перекрестилась на икону, висевшую в самом дальнем от кровати углу, и тоже вышла.

* * *

Лишь теперь человек, который все это время не отрывался от замочной скважины и дважды, от чрезмерной увлеченности, произвел невольный шум, принятый простодушной Монашкой за сквозняк, оставил свое нескромное занятие.