Ф. М.

– Плохо-с. Отличие от гимназии в том, что могут не только на второй год оставить, но и классом понизить. Был, скажем, во втором-с, а сползешь в первый. Потом в приготовишки разжалуют. И так далее, вплоть до полного нравственного младенчества и даже ниже-с, до животного состояния. Много таких, срезавшихся, средь нас ходит. Иногда кажется, что большинство-с. Но только думается мне, что совсем пропащих среди людей не бывает. Иной человек, в наипоследние инфузории разжалованный, вдруг ни с того ни с сего так экзамен сдаст, что сразу в профессоры взлетает. Потому человек – истинное чудо-с Божье.

– Не понимаю я, – пожаловался Заметов, слушавший туманные рассуждения надворного советника с напряженным вниманием.

– Я и сам, признаться, не очень постигаю-с, а только это факт известный. Мы все пребываем в такой гимназии, где до самого выпуска ни в чем быть уверенным нельзя. Сказано: первые станут последними, а последние первыми. И так до самого выпуска, да-с.

– А что это – выпуск? – захотелось узнать Александру Григорьевичу.

– Ну как же-с, выпускной экзамен, без которого и диплома не дадут.

Про «диплом» письмоводитель спросить уже не успел.

– Тсс! – прошипел вдруг Порфирий Петрович.

* * *

И стало слышно, как скрипит дверь – но не дальняя, которая с лестницы, а от другой стороны, и близко.

Это Лужин высунулся, догадался Заметов. Хочет понять, отчего в квартире тихо – ни криков, ни шума, ни звона стаканов. А что если раньше времени уйдет? Тогда плохо! Может с Раскольниковым на лестнице встретиться или во дворе!

О том же, видимо, подумал и пристав.

– Тихо! – шикнул Порфирий Петрович, причем довольно громко. – Кажись, открывает!

Да еще шкапом скрипнул, явственно.

– Ага, затаились! – раздался звучный мужской голос. – Подстерегаете? Как бы не так! Я знал! Не на того напали!

И дверь снова захлопнулась, скрежетнул ключ.

– Теперь до утра не осмелится, – хмыкнул надворный советник. – Пускай его. Целее будет-с.

Сколько-то сидели молча, потом письмоводитель вернулся к разговору:

– Так про какой это выпускной экзамен вы толковали?

– Тс-с-с! – шепнул Порфирий Петрович, и теперь уж совсем не громко, а одним дуновением. – Вот и он-с!

А Заметов и сам услышал. Мудрено было б не услышать: в дальнем конце стукнула дверь, и раздались быстрые шаги, да не крадущиеся, а громкие, уверенные, будто хозяйские. Они приближались и делались чаще, как если бы вошедший брал разбег.

Сердце у Александра Григорьевича затрепетало, все посторонние мысли разом вылетели из головы, а рука ухватилась за шершавую рукоять казенного пистолета.

Через чулан, в каких-нибудь трех шагах от письмоводителя, прошуршала тень. «Пора!» – приказал себе Заметов и выскочил из укрытия. Порфирий Петрович сделал то же на полмига ранее.

На середине прохода оба чуть не столкнулись плечами и одновременно увидели пугающую, почти невероятную картину. Раскольников, чей подкрасненный свечным огоньком силуэт они могли видеть со спины, не останавливаясь и не замедляя своего движения, одной рукою подхватил с пола дубовую скамью, которую давеча они не без труда переместили вдвоем, поднял в воздух и со всего размаху обрушил на лужинскую дверь. Та не выдержала сокрушительного удара, треснула пополам. «Это у него от неистовства силы удесятерились, у сумасшедших бывает», мелькнуло в голове у Александра Григорьевича, а осатаневший студент влепил по створкам ногой, и те окончательно пали с петель. Из комнат хлынул свет, показавшийся Заметову невыносимо ярким. Он на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, в дверном проеме никого уже не было.

Весь штурм вряд ли занял долее двух секунд. Не то что малоопытный письмоводитель, но и сам Порфирий Петрович, что называется, ахнуть не успел. А изнутри донесся шум, вскрик и еще какой-то крайне неприятный треск, от которого Александру Григорьевичу захотелось заткнуть уши.

Опомнившись, надворный советник кинулся вперед с криком: «Не сметь!». Заметов следом, и тоже что-то кричал, но сам плохо понимал, что именно.

Первое, что увидел Александр Григорьевич, перевалив через порог довольно большой и чистой комнаты – сидящего у стола человека с бакенбардами. Он был весь как-то откинут на спинку, рот разинут, а глаза выпучены и противуестественным образом обращены кверху, словно человек пытался разглядеть что-то на собственном лбу.

А там было, что разглядывать. В месте, где начинаются волосы, прямо из черепа, тускло поблескивая, торчал некий непонятный предмет. Как взглянул Александр Григорьевич на этот самый предмет, так и замер. От потрясения взор письмоводителя не то чтобы померк, но как-то странно сузился, будто у лошади с шорами на глазах, и по краям все расплывалось, терялось в темноте.

Думая об одном – как бы не упасть в обморок, Заметов с трудом сдвинул непослушный взгляд от жуткого предмета по тянувшейся в сторону гладкой, прямой линии и только теперь увидел убийцу. Тут зрение молодого человека наконец прояснилось, вид открылся ему полностью, и мозг кое-как совладал с временным параличом.