Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

…Мне очень хочется видеться с вами уже и для того, чтобы переговорить о Достоевском. Я глубоко сочувствую его красноречивой проповеди о христианской любви, о том, что только в обновлении духом этой любви — источник правды, может, и блага в жизни общественной, личной и народной и т. д. Все это, несомненно, верно и развито Достоевским с обычною ему глубиною, но, тем не менее, не могу считаться вполне солидарным с его мировоззрением, невольно вызывающим на возражения. Послушать его, стать на его точку зрения — надо перестать думать и об экономических и о политических усовершенствованиях народной жизни, похерить все эти вопросы и ограничиться молитвой, христианскими беседами, монашеским смирением, сострадательными слезами и личными благодеяниями. Надо, говорю, похерить все вопросы о политической свободе, потому что Зосима и в цепях свободен. Не тут ли кроется и то, что Достоевский мирится с катковщиной? Цепи в известном отношении даже любезны Зосиме: дух в страданиях возвышается. Смирись, гордый человек! Зачем искать гармонии для свободной деятельности, экономических реформ? Все это — тлен и суета. Счастье в тебе, смиренного бог не уничижит, совершится чудо, и все изменится <само> собою, а до того молись, смиряйся и т. д. Как на руку такая речь всем деспотам, всем эксплуататорам! Убей себя в себе!.. Так, кажется, выражается во многих местах Достоевский. Что это значит? Это ведь не христианская проповедь, а скорее буддийская, может быть монашеская. Мы знаем другую формулу: свободно отдай себя на служение общему благу или свободно отдай свою личность общему благу. А это нечто другое, чем "убей себя в себе", излюбленное Достоевским. Прежде чем отдать свою личность, надо иметь ее или приобрести ее. А что такое приобрести личность, иметь ее?.. Отправляясь отсюда, мы придем к выводу иному, чем Достоевский, к другому миросозерцанию, которое, может, больше гармонирует с христианской любовью, чем зосимовский идеал. — Христианский идеал — идеал Зосимы; но, по моему мнению, он односторонен и не исчерпывает далеко истинно христианского идеала. Этот идеал — в деятельной любви ко всем направлениям жизни, политической, экономической, выражающийся в безустанной, энергической деятельности, борьбе и делом и словом, клонящейся к преобразованию всей окружающей народной и общественной жизни! Мыслим ангел с молитвой на устах и смиренными слезами на глазах и мыслим ангел с пламенным мечом на всякую неправду и всякое угнетение человека. Чувствую, что очень неточно, неясно все то, что я написал; но, надеюсь, что вы извините и дополните неясность этого письма. Мне хотелось оправдать перед вами, почему я не могу быть против всех возражений на речь и особенно на последний "Дневник" Достоевского и почему почитал эти возражения необходимыми. Я не читал письма Кавелина[1390], но знаю из разговоров с ним его воззрения и из писем его ко мне, как он смотрит на речь Достоевского, и не могу не высказать, что я ему во многом сочувствую. На основании сказанного я бы вас просил, если можно, оставить Кавелина без возражений в вашей статье[1391]. Впрочем, я не знаю еще, не прочитал письма Кавелина. Я не могу стать на монашескую почву Достоевского, считающего все вопросы, политические и экономические, суетою сует, — я не могу говорить с вами иначе как вполне искренно и откровенно, потому что глубоко вас уважаю и принадлежу вам всею душою…

Автограф // ИРЛИ. — Ф. 156. — Оп. 1. — Ед. хр. 25.

218. А. Г. Достоевская — А. М. Достоевскому

<С.-Петербург> 26 ноября 1880 г.

…Благодарю вас от всего сердца, что вы вспомнили день рождения Федора Михайловича. Он был очень доволен, получив ваше письмо: из всех его родственников только вы и ваши дети поздравили его в этот день. Ни племянники, ни Николай Михайлович даже письмом не подумали о нем вспомнить, и это видимо огорчило Федора Михайловича. Зато тем приятнее было ему получить вечером ваше письмо[1392] <…>