Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

Любителям настоящего, не раскрашенного духа народного это может нравиться, потому что тут все в своем соку, и умность, и темнота, и главное, — вера неодолимая, и стремление непременно обнять и спасти "весь мир", без всякого о нем понимания. Пророк сам (ткач 60 лет) — это такая доброта и такой мечтатель, что подобного ему нельзя выдумать. Смирен без меры, но везде ведет себя с достоинством, у митрополита и у "генерала Мизенцова", в слава, и в поношении, в которое он впал, когда разорил "до шпенту"[1724]всю "братию", убедив их "обнищать до совершенства". И все это в 61-67 годах, когда о них думают, что они социалисты и вот-вот "пойдут грабить". А они только "поспешали изнищиться, раздавая имения своя, да освободится дух от стяжания"… И их-то вот не заметили ни народники, "ходебщики в народ", ни полиция… "Генерал Мизенцов", по крайней мере, хоть поговорил с ними, а Исидор и говорить не стал, а только "тонким гласом провещал: ступайте себе, — мне некогда". Пророк теперь уже очевидно в умственном ослаблении, но все-таки прекрасен душою, но с ним есть "друг и его молодший брат" Андрей Тимофеев, чернорабочий Казенного патронного завода, — это умница и энтузиаст веры. Оценки его "пророку" удивительны. Он весело вспоминает, как тот, их, "любя, всех изнищил", и сам подсмеивается, как они Христа ночью ждали в смертных рубашках, но потом вдруг одухотворяется и говорит:

— А за то жили-то, жили в какой чистоте! А он-то, он (т. е. пророк) — хрустальный старичок — сколь чист, сколь мужествен и преподобен!

Берет его обеими руками за уши ладонями, целует в темя и рекой разливается, плачет от восторга. А "хрустальный" допивает стаканчик чаю, оборачивает его вверх донышком, обсасывает сахарок и смиренно говорит:

— Я вострубил глас божий, а теперь — как угодно.

К довершению прелести и цельности его завели к ирвингианам в дом Шувалова и дама, сотрудница Цитовича, обобрала этого нищего, воспользовавшись тем, что его честности благочестивое купечество верит, она заставила его принести фаю на платье и потом от него скрылась… Никто на него не посягнул, — народ ему позволил себя изнищать, а эта с нищего суму сняла!.. Словом — эта кучка есть практический ответ на профетские[1725]вещания покойного Достоевского, и я думаю: не посвятить ли рассказ его памяти?.. Как вы думаете? Я предоставляю это вашему усмотрению и спорить и прекословить не буду. Если по-вашему это хорошо, — допишите: "посв. памяти Фед. М. Достоевского".