Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

Ссылаясь на "Лаокоон" Лессинга, Короленко обращается к важнейшему "мотиву" в искусстве — к понятию красоты, которая, по убеждению писателя, воплощая "вечно животворящее жизненное начало", органически, как ее неотъемлемый элемент, входит в "общую концепцию жизни" художника. Красота не просто "смягчает впечатление сама по себе, непосредственно", она, "отражая изображенное страдание, боль, слабость и смерть <…> дает еще рядом бодрящее и поднимающее представление о личности художника, о его душе, о его сдержанности…"[1799].

Создатель знаменитой скульптуры "жертв мертвящего змея" не забывал, по мнению Короленко, об этом основном законе искусства.

Поэтому фигуры охваченных ужасом смерти внушают зрителю не ужас и не отвращение, а здоровое сочувствие:

"Вы чувствуете силу, которая даст вам побуждение к борьбе за жизнь…"[1800].

"Истинно художественное отражение, художественный образ — полный, цельный, данный в верной перспективе, — утверждает Короленко, — всегда является произведением здоровым, то есть производящим нравственное, положительное действие на душу" и "подвигающим ее к положительному действию…"[1801].

Если же при чтении "в вас зарождаются разлагающие душевные процессы", если "вы увлекаетесь в область душевного тумана и слякоти", "тогда недостатков нужно искать в отсутствии полноты, перспективы и т. д., то есть в недостатках художественной концепции"[1802].

Исходя из этих положений, Короленко и обращается к "психиатрическому этюду" М. Альбова "День итога", который признает сильным и талантливым, но совершенно выходящим из сферы художественности.

Оставив место для предполагающейся цитаты из рассказа Альбова, Короленко спрашивает: "Узнаете вы этот язык?" и, характеризуя его как нервный, туманный, проникнутый какой-то аффектированной простотой, замечает: "Тот, кто так говорит <…>, не знает ни остановки, ни меры <…> Он <…> вслушивается в движение собственного сердца. И будет говорить долго, длинно, с повторениями, будет поворачивать каждое ощущение, возвращаться к нему, оттенять его еще раз. По временам этот голос немного окрепнет, зазвучит с какой-то мрачной твердостью, из-за туманных ощущений и слов вдруг сверкнет, как молния, сильное и мрачное чувство и исчезнет опять в тумане <…>".

"Так говорил и писал Достоевский", — утверждает Короленко и заключает: "Это своего рода мрачный лиризм разлагающейся и больной души. Когда дело доходит до такой степени, до ощущений такого рода, — это уже конец художественности. Тут художник не отражает, не изображает, а пишет скорбный лист собственной души, не поучает, а заражает читателя"[1803].