Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

полонофильства или желания сказать что-нибудь неприятное правительству. <...>

{49}

Достоевские оба были сначала очень довольны моею статьею и хвалились

ею. В сущности, она была продолжением того дела, которым мы вообще

занимались, то есть возведением вопросов в общую и отвлеченную формулу. Но

жизнь со своими конкретными чувствами и фактами шла так горячо, что на этот

раз не потерпела отвлеченности. Эта несчастная статья в этом отношении, конечно, была очень дурно написана. После запрещения журнала Федор

Михайлович слегка попрекнул меня за сухость и отвлеченность изложения, и

меня тогда слегка обидело такое замечание; но теперь охотно признаю его

справедливость. <...>

Когда разнеслись слухи, что журналу угрожает опасность, мы не вдруг

могли этому поверить, - совесть у нас была совершенно чиста. Когда слухи стали

настойчивее, мы только задумывали писать объяснения и возражения в

следующей книжке "Времени". Но наконец оказалось, что нельзя терять ни

одного дня, и тогда Федор Михайлович составил небольшую заметку об этом

деле, чтобы тотчас же напечатать ее в "Петербургских ведомостях". Заметка была

принята, набрана, но - цензор уже не решился ее пропустить {50}.

Цензура не пропустила этой статьи, потому что было уже известно, что

дело доведено до государя и что журнал положено закрыть. Мы были признаны

виноватыми, и нам не позволялось оправдываться. Журнал был закрыт без всяких

условий, навсегда. Понятно, что чем грубее была ошибка, тем неудобнее было, после строгой меры, раскрывать, что мера была принята по недоразумению. Со

своей стороны я делал все, что можно и что мне советовали. Я тотчас написал М.

Н. Каткову и И. С. Аксакову, составил объяснительную записку для министра

внутренних дел и предполагал подать просьбу государю. Ничего не удавалось, ничего не действовало. И М. Н. Катков и И. С. Аксаков отозвались сейчас же и

принялись действовать с великим усердием. Нужно было печатно объяснить

недоразумение. Но ни тому, ни другому цензура не пропускала ни строчки по

этому делу; приходилось обращаться к министру и настаивать у него. Я написал

большую статью для "Дня" - она не была пропущена. О просьбе государю я

советовался с покойным А. В. Никитенко и предполагал подать ее через него.

201

После нескольких совещаний он дал мне решительный совет отказаться от этого

намерения.

Положение наше было не только в высшей степени досадно, но отчасти и

тяжело. Несколько времени я предполагал, что меня вышлют куда-нибудь из

Петербурга. Все работавшие в журнале потеряли место для своих работ, а

редактор имел перед собою прекращение дела, на которое им возлагались

большие расчеты. Но, несмотря на все это, нельзя сказать, чтобы мы горевали.

Никто не унывал, и все готовы были смотреть на это происшествие только как на

один из крупных случаев обыкновенных литературных превратностей. До сих пор

дело у нас шло очень весело и успешно; поэтому мы рассчитывали, что и вперед

мы успеем еще десять раз поднять его и добиться еще лучших результатов. Гром, который поднялся в литературных кружках и в обществе, представлял и свою

выгодную сторону - распространение нашей известности в публике. Этим

утешениям и надеждам, однако же, далеко не суждено было сбыться в таких

размерах, как мы предполагали.

Решительный поворот делу дала наконец заметка, помещенная в "Русском

вестнике". Редакция "Московских ведомостей", чувствуя себя в некоторой мере

виноватою, усиленно хлопотала о том, чтобы помочь беде, и после всяческих

настояний у министра П. А. Валуева добилась наконец того, что ей, но только ей

одной, дана была возможность объяснить возникшую путаницу. Это объяснение

явилось в майской книжке "Русского вестника"; но так как хлопоты долго

тянулись, а редакция не хотела выпускать книжки без своего объяснения, то эта

майская книжка была подписана цензором лишь 28-го июня, следовательно

явилась в свет в начале июля. Заметка называлась "По поводу статьи "Роковой

вопрос" и отличалась обыкновенным мастерством. В ней я был осыпан упреками, очень резкими по форме, но мало обидными по содержанию; решительно

отвергались и опровергались все положения моей статьи, но вместе столь же

решительно утверждалась и доказывалась ее невинность {51}. Таким образом, было сделано полное удовлетворение всем, негодовавшим на статью и доведшим

дело до запрещения журнала, и в то же время редакция "Времени" и я были

ограждены от всяких дальнейших дурных последствий. Только настояниям

"Русского вестника" и его заметке следует, кажется, приписывать и то, что никого

из нас больше не трогали, и то, что через восемь месяцев Михаилу Михайловичу

Достоевскому дозволено было начать новый журнал.

Однако же я с этих пор попал на замечание и состоял на нем лет

пятнадцать, так что два или три раза, когда издатели журналов предлагали мне

редакторство, цензура отказывалась утвердить меня в звании редактора. <...> XI

Вторая поездка за границу

Летом 1863 года, вероятно к концу лета {52}, Федор Михайлович уехал за

границу. Предыдущая поездка была так полезна для его здоровья, что он с тех пор

202