Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

слухах, связывавших его имя с пожарами и поджигателями: "Мне известно, что, кроме обвинений, против" которых я могу теперь прямо оправдываться, потому

что они прямо выражены, существовало против меня множество других

подозрений. Например, были слухи <...>, что я даже был участником поджога

Толкучего рынка (в конце мая 1862)" (Н. Г. Чернышевский, Поли. собр. соч., т.

XIV, М. 1949, стр. 732). Если Достоевский просил Чернышевского "удержать"

поджигателей, он так или иначе поверил слухам, будто поджоги вдохновлены

"революционной партией" (хотя, разумеется, лично Чернышевский не мог быть

для него участником поджога Толкучего рынка).

Правда, в статье "Пожары", запрещенной цензурой, редакция "Времени"

(то есть Ф. М. или М. М. Достоевские), охарактеризовав "Молодую Россию" как

"возмутительную прокламацию", "возбудившую отвращение", все же

подчеркнула недоказанность слухов о том, "что люди, производящие поджоги, - в

связи с "Молодой Россией" (Б. П. Козьмин, Бр. Достоевские и прокламация

"Молодая Россия". - "Печать и революция", 1929, кн. 2-3, стр. 71).

Позиция Достоевского в дни пожаров, безусловно, отличалась от позиции

реакционных кругов, но в то же время противостояла и революционно-

демократической оценке событий: в ней отразились отношения писателя с

революционным лагерем в начале 60-х годов. Полемизируя в 1861 году

фактически со всеми влиятельными в то время органами русской журналистики, Достоевский затронул и "Современник" (например, в статье "Г.-бов и вопрос об

искусстве"). Откровенным и очень резким выпадом против Чернышевского в

журнале Достоевских была статья Н. Н. Страхова "Еще о петербургской

211

литературе" ("Время", 1861, июнь). Позднее Достоевский специально подчеркнул, что "Время" начало с того, что не соглашалось и даже нападало на

Чернышевского и Добролюбова" ("Необходимое литературное объяснение по

поводу разных хлебных и нехлебных вопросов". - "Время", 1863, январь; ср.

Достоевский, 1928-1930, XIII, 285). Однако, когда "Русский вестник" ополчился

на "свистунов", "крикунов-мальчишек" из "Современника", Достоевский, хотя и с

оговорками, принял в ряде статей 1861 года сторону журнала Чернышевского и

Добролюбова. Это тем более знаменательно, что как раз в 1861 году

Чернышевский подвергся ожесточенным нападкам реакционной и либеральной

печати, в особенности "Русского вестника".

Однако революционная идеология Чернышевского в целом уже тогда, в

1861-1862 годах, была, конечно, для Достоевского неприемлема (об этом, в

частности, свидетельствуют и многие заметки из записной книжки Достоевского, опубликованные С. Борщевским в книге "Щедрин и Достоевский"), МОИ СВИДАНИЯ С Ф. М. ДОСТОЕВСКИМ

Через несколько дней после пожара, истребившего Толкучий рынок, слуга

подал мне карточку с именем Ф. М. Достоевского и сказал, что этот посетитель

желает видеть меня. Я тотчас вышел в зал; там стоял человек среднего роста или

поменьше среднего, лицо которого было несколько знакомо мне по портретам.

Подошедши к нему, я попросил его сесть на диван и сел подле со словами, что

мне очень приятно видеть автора "Бедных людей". Он, после нескольких секунд

колебания, отвечал мне на приветствие непосредственным, без всякого приступа, объяснением цели своего визита в словах коротких, простых и прямых,

приблизительно следующих: "Я к вам по важному делу с горячей просьбой. Вы

близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок, и имеете влияние на них.

Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими". Я слышал, что

Достоевский имеет нервы расстроенные до беспорядочности, близкой к

умственному расстройству, но не полагал, что его болезнь достигла такого

развития, при котором могли бы сочетаться понятия обо мне с представлениями о

поджоге Толкучего рынка. Увидев, что умственное расстройство бедного

больного имеет характер, при котором медики воспрещают всякий спор с

несчастным, предписывают говорить все необходимое для его успокоения, я

отвечал: "Хорошо, Федор Михайлович, я исполню ваше желание". Он схватил

меня за руку, тискал ее, насколько доставало у него силы, произнося

задыхающимся от радостного волнения голосом восторженные выражения

личной его благодарности мне за то, что по уважению к нему избавляю Петербург

от судьбы быть сожженным, на которую был обречен этот город. Заметив через

несколько минут, что порыв чувства уже утомляет его нервы и делает их

способными успокоиться, я спросил моего гостя о первом попавшемся мне на

мысль постороннем его болезненному увлечению и с тем вместе интересном для

него деле, как велят поступать в подобных случаях медики. Я спросил его, в

каком положении находятся денежные обстоятельства издаваемого им журнала, 212

покрываются ли расходы, возникает ли возможность начать уплату долгов, которыми журнал обременил брата его, Михаила Михайловича, можно ли ему и

Михаилу Михайловичу надеяться, что журнал будет кормить их. Он стал отвечать

на данную ему тему, забыв прежнюю; я дал ему говорить о делах его журнала