Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

даже, может быть, и многие из зажиточных столичных столбовых русских дворян, например, граф Алексей Толстой, граф Соллогуб и даже Тургенев (последний

ближе познакомился с деревнею уже в более поздний период своей жизни, во

время своих охотничьих экскурсий), которых родители намеренно держали вдали

от всякого общения с крестьянами.

Стоит вспомнить показания Андрея Михайловича Достоевского о детстве

его брата {17}, слышанное нами сознание самого Ф. М. Достоевского о том, что

деревня оставила на всю его жизнь неизгладимые впечатления, и его собственные

рассказы о крестьянине Марее и страстные сообщения на вечерах Петрашевского

о том, что делают помещики со своими крестьянами, его идеалистическое

отношение к освобождению крестьян с землею и, наконец, его глубокую веру в

русский народ {18}, разумея под таковым сельское население - крестьян, чтобы

убедиться в том, что Ф. М. Достоевский был сыном деревни, а не города.

Особенностью высокохудожественного творчества Ф. М. Достоевского

было то, что он мог изображать, притом с необыкновенной силою, только тех

людей, с которыми освоился так, как будто бы влез в их кожу, проник в их душу, страдал их страданиями, радовался их радостями. Таким он был, когда еще в

детские годы привез жбан воды жаждущему ребенку и когда помогал крестьянам

139

в их работах {19}. Когда же он впервые писал свой роман "Бедные люди", то у

него случайно не было под рукою другого объекта для его творчества, кроме

городского разночинца-пролетария".

Но сам Достоевский не был ни разночинцем, ни пролетарием. Он

чувствовал себя дворянином даже и на каторге, и не с действительной нуждою он

боролся, а с несоответствием своих средств, даже не с действительными

потребностями, а нередко с психопатическими запросами его болезненной воли; вот хотя бы, например, его запросы отцу на лагерные расходы {20}. Я жил в

Одном с ним лагере, в такой же полотняной палатке, отстоявшей от палатки, в

которой он находился (мы тогда еще не были знакомы), всего только в двадцати

саженях расстояния, и обходился без своего чая (казенный давали у нас по утрам

и вечерам, а в Инженерном училище один раз в день), без собственных сапогов, довольствуясь казенными, и без сундука для книг, хотя я читал их не менее, чем

Ф. М. Достоевский. Стало быть, все это было не действительной потребностью, а

делалось просто для того, чтобы не отстать от других товарищей, у которых были

и свой чай, и свои сапоги, и свой сундук. В нашем более богатом,

аристократическом заведении мои товарищи тратили в среднем рублей триста на

лагерь, а были и такие, которых траты доходили до 3000 рублей, мне же

присылали, и то неаккуратно, 10 рублей на лагерь, и я не тяготился безденежьем.

По окончании Инженерного училища, до выхода своего в отставку,

Достоевский получал жалованье и от опекуна, всего пять тысяч рублей

ассигнациями {21}, а я получал после окончания курса в военно-учебном

заведении и во время слушания лекций в университете всего тысячу рублей

ассигнациями в год.

Только в первый год после выхода в отставку (1844) и до успеха его

"Бедных людей" Достоевский мог быть в действительной нужде, потому что уже

не имел ничего, кроме своего литературного заработка. Н, Я. Данилевский, не

имея ничего и ничего ниоткуда не получая, жил таким же заработком с 1841 по

1849 год и не был в нужде, хотя тот же Краевский оплачивал его статьи меньшей

платою, чем беллетристические произведения Достоевского, Но хроническая, относительная нужда Достоевского не прекращалась и после того, как он в 1845

году вошел сразу в большую славу: когда мы с ним сблизились, он жил

"предвосхищением вещественных получений", а с действительной нуждою

познакомился разве только после выхода из каторги с 1854 года. По возвращении

в 1859 году из ссылки, Достоевский вошел уже окончательно в свою столь

заслуженную славу {22}, и хотя все еще нуждался в средствах, но не был, однако, и не мог быть пролетарием.

О том, какое несомненное влияние имело на Достоевского его пребывание

на каторге, я буду говорить в другом месте. Здесь же могу сказать только то, что

революционером Достоевский никогда не был и не мог быть, но, как человек

чувства, мог увлекаться чувствами негодования и даже злобою при виде насилия, совершаемого над униженными и оскорбленными, что и случилось, например, когда он увидел или узнал, как был прогнан сквозь строй фельдфебель

Финляндского полка. Только в минуты таких порывов Достоевский был способен

140

выйти на площадь с красным знаменем, о чем, впрочем, почти никто из кружка

Петрашевского и де помышлял.

Помоложе Достоевского был уже составивший себе имя как лирический

поэт Алексей Николаевич Плещеев. Он был блондин, приятной наружности, но

"бледен был лик его туманный"... Столь же туманно было и направление этого

идеалиста в душе, человека доброго и мягкого характера. Он сочувствовал всему, что казалось ему гуманным и высоким, но определенных тенденций у него не

было, а примкнул он к кружку потому, что видел в нем более идеалистические, чем практические стремления. В кружке Петрашевского он получил прозвание

Andre Chenier.